— Здравия желаю, Ваше Величество! Слушаю вас.
От улыбки лицо его сделалось совсем детским, а щегольские усики, светлые, подкрученные аккуратными колечками, казались приклеенными над пунцовой губой. Екатерина внимательно оглядела его крупную фигуру, туго обтянутые лосиной бугры мышц на бёдрах, крупные ладони.
— Как звать тебя, юноша?
— Александр Васильчиков, Ваше Императорское Величество. — Он напрягся, отчего все стати его фигуры выявились ещё рельефнее.
— Подойди поближе... ещё, ещё... — Она перевесилась через подоконник так, что ставшие с годами достаточно пышными её прелести, сдерживаемые кружевным выкатом пеньюара, обнажились едва не полностью, и потрогала кончиками пальцев усы Васильчикова, будто невзначай коснулась губ. У корнета от напряжения на лбу выступили капли пота. Она рассмеялась волнующе и зазывно: — О, милая юность! Ты не хотел бы сегодня сопровождать меня во время охоты?
— Ваше Величество... явили Божескую милость... служба, — беспомощно пробормотал он.
— Какая чепуха, тебя сменяет с поста императрица. Войди ко мне, я напишу распоряжение. — Она запустила пальцы в кудри юного воина.
Они ехали рядом — императрица и корнет. Он сидел на крупном жеребце, игриво откинувшем хвост, стегна его двигались мощно, будто жернова. Молодая кобылка Екатерины послушно ступала бок о бок.
Два парика на дворцовой аллее склонились друг к другу.
— Отправилась на охоту, — констатировал один.
— Вы не точны, мой друг: вошла в охоту.
— Вас ист дас?
— Так мой батюшка говорил о кобылице, когда приспевала пора вести её к жеребцу.
— Жалко юношу: не созрел ещё до полного мужества, надорвётся...
Они прыснули смехом и разошлись.
Пылила карета, отталкивая вспять вёрсты. Потёмкин спешил на зов любви.
2
Екатерина в чепце, салопе и очках вязала нечто из толстой шерстяной нитки. Вид у неё был совсем не державный, она никак не походила на императрицу шестой части земной суши, скорее на добрую муттерхен из старой немецкой сказки, которая вяжет тёплый набрюшник своему супругу и повелителю. Исполняющий обязанности повелителя был тут же, но, увы, тянул он лишь на внучатого племянника из бедной семьи — пристроившись у ног муттерхен на скамеечке и расставив руки, держал на них моток пряжи и послушно спускал её то с одной, то с другой руки. Несмотря на белый, шитый золотом мундир, богатые атласные штаны небесной расцветки, погоны генерал-поручика и завитой парик, Васильчиков являл собой вид жалкий — ни дать ни взять Трезорка, который служит перед хозяйкой, приподняв передние лапки. Екатерина, потягивая нить, время от времени посматривала в голубые и безмятежные глаза таланта, но не находила в них ни малейшего проблеска мысли, одни лишь преданность и праздность.
— Голубчик, о чём ты думаешь?
— Ни о чём, мутти.
— Так-таки ни единой мысли?
Он напрягся, помолчал, но признался со вздохом:
— Ни единой, муттерхен.
Спицы в руках Екатерины забегали быстрей, Васильчиков раскачивался подобно китайскому болванчику, спуская нитку то с одной руки, то с другой.
— Тебе удобно?
— Удобно, муттерхен.
— Что ты заладил: мутти да муттерхен?
— Так велели, Ваше Величество.
— Мало ли велела, а ты ослушайся разок.
— Не смею, муттер... матушка.
Спицы в руках Екатерины заходили так, что видно было только их сверкание.
— Тебе неудобно сидеть. Встань. — Васильчиков встал, всё так же протягивая руки и преданно глядя в глаза.
— А может, сидеть удобнее?
— Удобнее. — Васильчиков сел.
Спицы остановились, Екатерина вздохнула.
— Или стоя удобнее?
— Стоя. — Он поднялся.
Екатерина поджала губы, бросила рукоделье в корзинку. Он стоял, держа пряжу на руках.
— А что, голубчик, не лечь ли нам в постельку?
— Ага. Только вот... я... только...
— Что?
— Пряжу положить или как?
— А ежели с пряжей... сможешь?
— Как прикажете, матушка.
— Да брось ты эти нитки! — вскричала Екатерина. — Я жду.
Васильчиков аккуратно складывал в корзину пряжу. Потом принялся расстёгивать мундир.
— Ты почто раздеваешься?
— Велели в постель.
— Я передумала, давай в шашечки сыграем, в поддавки!
Васильчиков принялся застёгивать пуговицы. Екатерина всплеснула руками:
— Боже мой, что за телок, почему не возразишь, не ослушаешься... Так в постельку или в поддавки?
— Как велите...
— Друг мой. — Екатерина положила руки на плечи юноши, заглянула в глубь глаз. — Тебе десять тысяч червонцев и десять тысяч мужиков хватит? И чтоб немедля за границу!
— Век буду Бога молить. — Васильчиков с необыкновенной прытью подхватил Екатерину на руки и потащил в кровать.
— Штору опусти...
3
Потёмкин стремительно вошёл в приёмную. Был он выбрит, вычищен, выглажен, в генеральском мундире и при всех регалиях. Впрочем, отличий всего ничего — орден Святой Анны и крест Святого Георгия, однако Георгий почитался за один из самых почётных, ибо заслужить его можно было только личными мужеством и доблестью. Изобразив общий поклон немногим лицам — дежурному секретарю, дежурному адъютанту, священнику Платону и графу Панину, сказал адъютанту:
— Доложите её величеству: прибыл по её вызову генерал Потёмкин с театра военных действий.
— Извольте подождать, господин Потёмкин, я сей момент. — Адъютант лукаво усмехнулся и не двинулся с места, вертя пальцами, сложенными на животе.
Потёмкин в растерянности переступил с ноги на ногу, пытаясь сориентироваться: почему-то уж очень нахален этот полковник, флигель-адъютант. В это время заговорил Панин — он и священник сидели за шахматной доской.
— Григорий Александрович, уделите нам минутку... Знакомы с батюшкой Платоном? Его преосвященство духовник Екатерины Алексеевны. Рад видеть вас во здравии, присаживайтесь к нам.
— Благодарствую, но недосуг — сама вызвала.
— Ба-ба-ба, недосуг... Тут вам не театр военных действий. Мы третий день в недосуге, матами перебиваемся, ожидая приёма.
— Быть не может, Никита Иванович, чтобы вас томили в приёмной.
— Увы, мой друг... Иные времена, иные нравы...
— Больна, что ли? — встревожился Потёмкин.
