— О!
Матти ответил вопросительно:
— О?
— Моччиморти?
— Матти Морти, — ответил Мочиморда. — Растрелли?
— Си, си... Русо?
— Но, но, — отрицательно и энергично возразил Матти. — Итальяно.
— О! — восхитился Растрелли.
— О, — достойно подтвердил Матти.
Растрелли засмеялся и, извлёкши из кармана блузы карандаш, приладил меж ног кариатиды, нарисованной на планшете, стоящем возле.
— Карашо?
— Во! — совсем по-русски выставил большой палец Матти.
А святой отец потянул сзади за рукав.
— Разъясни-ка, сын мой, где здесь полночь, где восход, куда повернут главный вход храма.
Растрелли повернулся к игумену:
— Маэстро итальяно, он плёхо понимает руски. Я давайт поясненье.
Генерал-прокурор Глебов, обалдев от обилия картинок, забыв, что императрица есть лицо неприкосновенное, тронул её за рукав.
— Деньжищ-то тыщи и тыщи, где взять?
Вместо неё ответил Потёмкин:
— Откупа на соль, пушнину и другое возвернём казне от частных лиц. Да и вам придётся попотеть, я заглянул нечаянно в реестры сборов — кругом либо недоимка, либо воровство. Не так ли? Вот, скажем, тагильское дело ведомо ли тебе?
Глебов отвёл глаза и, уходя от ответа, озабоченно покачал головой.
— А людей и вовсе не напасёшься.
— Солдаты и матросы — неча им в мирное время хлеб точить зазря... Сгоню своих крестьян, куплю на вывод, арестантов твоих перекинем из Сибири... А сколь в бегах крестьян барских ли, монастырских — всем отпущение грехов будет на землях южных.
Глебов аж засветился от радости.
— А помещички с вами что за крестьян своих сделают?
— А что с помещиками маркиз Пугачёв делает? Перестанем пять шкур лупить с мужика, он и не побежит.
Екатерину атаковал посол французский Бреттейль:
— Следует ли понимать, что Россия намерена усилить свою политику на юге Европы?
— Моя сестра Мария-Антуанетта Австрийская тоже имеет интерес в придунайских странах, думаю, и с ней, и с Францией поладим.
— А вас не тревожит, что громкие русские шаги у Чёрного моря станут неприемлемы для Франции?
— Ах, месье Бреттейль, каждый живёт по средствам. Франция делает что может, а Россия — что хочет.
— Смелое заявление, Ваше Величество, я восхищен.
— А я восхищаюсь вашей смелостью, господин посол. Вы же не побоялись написать своему патрону, что Фридрих зовёт меня «Тартюф в юбке».
— Ваше Величество, это не для вас — для него оскорбительно.
— Не смущайтесь, граф, вы и Фридриху воздали должное, заметив, что он, как и я, любит молоденьких мальчиков. Мой посол в Берлине может проинформировать о вашей эрудиции короля Пруссии?
— Мне просить об отставке? — напрягся Бреттейль.
— Мужчинам я советов не даю, сударь... — Панин кашлянул, Екатерина обернулась. — Вас что-то смущает, Никита Иванович?
— Мало сказать, драгоценная вы наша. — Он подставил руку кренделем, приглашая отойти. — От нынешнего представления Европа с ума сойдёт. Полный поворот с севера на юг, и, едва заключив мир, мы авансируем туркам новую войну?
— Вспомните любимого Фридриха: заключая мир, готовься к новой войне.
— Но не так же открыто. Чего вы добиваетесь?
— Дать понять, что Россия — мощная держава, и я хочу, чтобы ни одна пушка в Европе не выстрелила без моего разрешения.
— С его помощью. — Панин кивнул в сторону Потёмкина.
— И с вашей, Никита Иванович.
— Но вы же альянс с Пруссией начисто отвергаете.
— Наоборот, сообщите своему патрону и наставнику в Берлин, что Россия гостеприимно открывает двери для всех немцев и приглашает: милости просим безземельных и бедных на свободные земли в Поволжье и Тавриде. И пусть идут без ружей и пушек, места всем хватит. Обещаю семье каждого переселенца безвозмездную ссуду...
— Тоже его идея? — спросил Панин.
Екатерина ответа не дала, пошла к трону. Потёмкин помог ей взойти, сел рядом и горделиво окинул взглядом зал. Присутствующие, разбившись на группы, гудели, точно пчёлы. Не все — кое-кто дремал, устроившись в креслах.
— Ваше сиятельство, — услышал он шёпот дежурного камергера и обернулся: в дверях показался Степан Шешковский.
Потёмкин сошёл на паркет. Шешковский, приблизясь, шепнул только:
— Доставлен.
8
Торжественность государственного дебюта Потёмкина увенчалась званым вечером в его усадьбе. Приезд императрицы в дом фаворита был сигналом для всей знати — подходы к не очень большому танцевальному залу были забиты, гремел оркестр. Успех и вдохновение сделали Потёмкина ещё значительней и ярче. Таким сверкающим и блистательным во всём — одежде, движениях, украшениях — был он в своей жизни, возможно, ещё один раз, после победы под Измаилом. Екатерина, правду сказать, выглядела несколько потускневшей, резче обозначился возраст, устала, да и грузновата сделалась. Однако фасону не теряла, двигалась непринуждённо, подчиняясь рисунку танца, и всё же, сойдясь с Потёмкиным в одной из фигур, попросила:
— Уведи потихоньку...
Отошли друг от друга, сошлись.
— Притомилась?
— Так не одна уж прыгаю...
Разошлись, покружились, сблизились.
— Правда? И давно?
— Третий месяц...
— Хошь, на руках сейчас унесу. — Он вспыхнул, загорелся.
— Дурень, подумают, что умом тронулся.
В дверях залы — толкучка, разговор: кто, кого, сколько, кому, где, с кем (сблудил, купил, продал, получил, взял, отсудил, выиграл, проиграл...). Вопросы: почему? зачем? для чего? — не задавались. Скромно притулился прокурор Глебов — дородный, высокомерный. Рядом старичок — кузнечик тонконогий, с тёмным и сморщенным как печёное яблоко лицом, однако тщательно завит, жилистая шея прикрыта белоснежным жабо. Шепчет:
— Чтой-то матушка нынче не в лице.
Глебов насмешливо щурится, отвечает, не глядя на собеседника:
— Такой-то жеребчик, как Гришка, и которую помоложе на нет стопчет, а матушка бабий век доживает... Ишь, кобель, ножками-то выделывает!
— Бают, из Вены пришёл рескрипт о возведении в достоинство князя Римской империи?
— Сама приватно о том просила престол австрийский... Вишь, Святого Андрея пожаловала... О, ленту развесил через плечо.
— Энтот всё нацепит, дай срок... — Кузнечик вдруг метнулся в сторону, а на плечо Глебова легла квадратная ладонь с бархатно-чёрными обводами вокруг ногтей.
