— Господин Сутерленд, я с прискорбием должен исполнить приказ императрицы... строгость коего... непомерна.
— Меня хотят выслать?
— Если бы...
— В крепость сажают?
Никита Иванович уныло махнул рукой.
— Из крепости, бывает, и выходят... Понимаете... — Рылеев отвёл глаза.
Сутерленд скинул кацавейку и натянул кафтан.
— Кнут? — с готовностью предположил он и, вроде бы поправляя обшлаг рукава, сунул в карман полицмейстера сотню.
— Кнут не ангел, души не вынет.
Сутерленд схватил жену за плечо:
— Минни, тысячу рублей... Казнь?
— Ежели бы... Вели вынести водки. — Голос Рылеева охрип.
Из-за спины Сутерленда высунулась долговязая фрау, имея наготове заказ полицмейстера.
Он выпил, махом опрокинув в рот, и, давясь, задыхаясь, проговорил:
— Велено сделать из вас чучелу.
— Вы с ума сошли! — Купюры скользнули в карман Рылеева, Сутерленд изумлённо раскрыл рот и, уже почти не таясь, приказал: — Ещё тысячу...
— И сто не поможет, — отмахнулся Рылеев, косясь меж тем на карман, куда проследовала очередная тысяча. — Я позволил себе не дабы возразить, но лишь удостовериться, и то навлёк гнев непомерный... Пятнадцать минут на сборы и прощание... — Минни сунула в карман шинели кисет — явно золотые монеты. — Ладно, пришлю за вами завтра в этот же час. Но уж будьте любезны...
Выйдя на крыльцо, Рылеев снял папаху и вытер лоб, потом тщательно протёр платком изнутри. Плюхнулся в санки, крикнул:
— Пшёл... домой!
В вестибюле трясущийся Сутерленд оседал в руках Минни и долговязой фрау. Его колотило так, что подмётки стучали по дубовому полу. Собравшись с силами, проговорил:
— Одеть... санки... к Потёмкину... Минни, сто тысяч... — Пока натягивали пальто, он бормотал: — Сто... тысяча, тысяча... десять тысяч... сто тысяч... Сколько стоит жизнь? Собачья жизнь банкира...
15
Екатерина в бешенстве, так что развевались полы халата, металась по спальне, а Потёмкин, ещё не одетый, в одной сорочке, попивал кофе и оглушительно хохотал.
— Идиоты, майи гот, какие идиоты! Чему ты смеёшься?
— Радуюсь, свет мой, как сильна власть твоя, — любой приказ исполняется.
— Я этого старого осла Рылеева в Якутск загоню — то приказ о пожарах, то Сутерленд... На что болван в столичном округе? И это главный полицмейстер России!
— Не горячись, мама... При Пугаче Москва ульем гудела, а уж какой умный губернатор был — сам Салтыков. А в Петербурге — тишь да гладь, потому как у Рылеева не зашалишь. Скажи спасибо, что он цены на базаре опять прижал, — не миновать бы нового бунта.
— И так хватает... Не улеглось после Пугача, самозванка из Европы к престолу руки тянет. Запорожцам Разумовский неугоден, выборного гетмана требуют, возвысил ты их. При дворе Панин с Павлушей моим конституции выдумывают, власти сыночку захотелось. И опять ты решил уехать, — она с обидой посмотрела на Потёмкина, будто он во всём виноват.
Потёмкин притянул её, усадил на колено, приласкал.
— Успокойся, мама, тебе волнение вредно сейчас. Твою беду по волосу разведу. Прикажи имать самозванку и в Петербург доставить, а тут своя рука владыка.
Она отклонилась, неприязненно спросила:
— И что — опять дыба, плаха? Мне и так, что ни ночь, либо Петруша, либо Иванушка видятся... И этот, Пугач, повадился, да Мирович... Боже, неужто нет власти без казней?
— Зачем казнь? — Потёмкин снова привлёк Екатерину к себе. — Мы бы самозванку Богу послужить отправили. В Тобольск, скажем. Что касаемо Сечи — летом, как уйдут казачки в разбой, гнездо их порушу без единого выстрела, а к зиме всех согласных в регулярство поверстаю, кого в армию, кого на флот. Старшин полковниками сделаю. Что ещё? Павлуша? Его за границу надоть на год-два, авось дурь выветрит. А Панин — он без Павлуши, как бородавка, отойдёт, да и здоровьем, сказывают, плох.
— Мудрый. — Екатерина прошлась ладошкой по волосам Потёмкина. — Все беды развёл. Подумать, вроде и прав ты, светлая головушка моя. — Екатерина поцеловала мужа и жалобно попросила: — И всё ж не уезжай, вот рожу сыночка, тогда...
— Не могу ждать, мама. Пока зима, надо лес корабельный к Дону и Днепру вывозить, по весне флот скорым маршем строить учнём.
— Для корабля, долговечнее чтоб, до пяти лет дубы выдерживали.
— Мне сейчас не долговечные нужны, на одну кампанию, абы спалить турецкий флот до последней фелуки и очистить Чёрное море. Русским должно стать оно, и точка. Долговечных настроим опосля. Да и те из Срединного моря придут.
— И тут ты прав. — Екатерина рассерженно стукнула кулачком по своей ладони. — Но мне-то как среди идиотов этих одной прожить... Боюсь я, Гришенька, боюсь. Особенно как ночь подступает и являются призраки эти... Петруша тиран был, страх вспомнить, а придёт со скрипочкой, тихонький, маленький, жалкий...
— Возвёл бы тебя этот «жалкий», — передразнил Потёмкин, — на плаху без секундной задержки...
— Всё знаю, а сердце томит.
— Хватит об этом, — оборвал Потёмкин и встал. — Надо о деле ещё. Дозволь указом объявить, что все беглые, кои в Тавриде осели, розыску и возврату не подлежат.
Екатерину будто мгновенно подменили, встрепенулась, куда и страх подевался.
— Нет, об этом не проси! Власть моя крепка помещичьей поддержкой, стоит обидеть их — трёх дён на троне не останусь. Не проси!
Настал черёд Потёмкину выказать характер.
— Что ж, возьму на свой ответ. Через год у меня будет сто пятьдесят тыщ войска, через два — триста. Тогда и поговорим с господами помещиками. Пусть обижаются, но без Тавриды России сильной не быть!
— Гриш, не уезжай. — Она снова приласкалась.
— Не проси, мать, не моя воля. — Он протянул руку к камзолу.
16
— С места в карьер... и нарысью... марш-марш! — гулкий голос взлетел под крышу манежа, и всадник, вздыбивший лошадь, сорвался с места, но что-то его не удовлетворило, и он занял исходное положение. — С места в карьер и нарысью марш-марш! — скомандовал снова сам себе и дал ход коню.
На этот раз манёвр удался, всадник, обойдя манеж, вернулся к старту. Здесь его ждал Потёмкин. Всадник пулей слетел с седла, подбежал к барьеру, ведя кобылицу в поводу.
— Здравия желаю, ваша светлость. — При внешней лихости и подвижности в словах он был нетороплив.
— Здравствуй, Мамонов. Манёвр для атаки отрабатываешь?
— Как учили. Готовлюсь к отъезду.
Потёмкин облокотился о барьер, помолчал, глядя в сторону.
