— Спасибо, Ваше Величество, спасибо, господа. Прошу садиться. Поскольку женщине, хоть и великой, неуместно править беседу, мы поручаем этот труд хозяину здешних мест князю Потёмкину.
Румянцев бесцеремонно спросил:
— Я уже не губернатор Киевский?
— Киевская губерния, щедрым гостеприимством коей мы уже пользовались, здесь оканчивается. Мы вверяем себя в руки губернатора Таврического, светлейшего князя Потёмкина. Примите поздравления, князь.
— Виват!
— Виват!
— Виват!
Залп. Фейерверк.
— Похоже, мы попали на семейные торжества, — пробурчал Фитц-Герберт Сегюру. — Три фаворита за столом.
— Невпопад, мой друг. Есть незримая фаворитка, самая главная.
— Кто?
— Россия.
— Предлагаю тост за австрийскую корону и августейшего кесаря Иосифа, — провозгласил Потёмкин.
— Виват!
Залп. Залп. Залп. Фейерверк.
— А мне сдаётся, — вступил в разговор Кобенцль, — тут нынче свадьба России с Австрией.
— Не спешите, господа, — хохотнул Безбородко. — То ли ещё увидите.
Послы прикусили языки.
С королём польским произошла неловкость. Когда Потёмкин возгласил: «За здоровье короля польского Станислава», — и все выпили, отгремели салюты и просияли фейерверки, Понятовский поднялся и разъяснил бестактно и не к месту:
— Я хотел бы присутствовать здесь не в качестве суверена другой страны, а как старый и добрый друг Екатерины Великой Станислав Понятовский.
Мамонов со звоном бросил ложку в тарелку, встал и вышел. Потёмкин удивлённо воззрился на Понятовского. Над столом пронёсся шёпот. Екатерина поднялась:
— Господа, я дурно спала эту ночь и хотела бы уйти на покой... Веселитесь без меня.
Хмель, видимо, вовсе ударил крулю в голову — а может, и страсть, не будем судить поспешно. — Понятовский тоже встал.
— Позвольте проводить вас... — Он беспомощно зашарил по скамье, пытаясь найти шляпу. — Вот только шляпу найду.
Екатерина насмешливо крикнула:
— Шляпу пану Станиславу!
Нарышкин сунул свою.
Взяв её, Понятовский попытался отшутиться:
— Когда-то вы подарили мне шляпу получше.
— Вы имеете в виду престол, пан Станислав? — вполголоса сказала она. — Но на нём сидят, а шляпу носят на голове. Григорий Александрович, вверяю вам судьбу гостей.
— Можете надеяться, — ответил Потёмкин, стоя на шляпе Понятовского — её, оказывается, давно гоняли ногами под столом. — А теперь, господа, — поднял бокал Потёмкин, — я предлагаю тост за великого воина, фельдмаршала России, графа Румянцева...
— Виват!
Салют. Залп. На палубе Понятовский умоляюще сложил руки.
— Като, умоляю о свидании. Нам есть о чём поговорить.
— Вы и так сказали достаточно, Ваше Величество, перестаньте разыгрывать влюблённого, ни вы, ни я уже не молоды. И не шлите дурацкие письма, не делайте меня посмешищем. Да и о себе подумайте. Шляхта бунтует, а король маргаритки нюхает да предаётся мечтам... Вам письма могут стоить не только короны — головы. Дождётесь янычар в Варшаве — Радзивилл сидит под дверьми у султана турецкого, призывая турок наказать Варшаву и Москву. Спокойной ночи, и возвращайтесь домой.
— Ваше Величество...
Екатерина глянула остро и неприязненно.
Залп. Фейерверк.
Из полутьмы выступил Мамонов и, ни слова не говоря, взял Екатерину под руку, повёл за собой.
У сходен дежурный гвардеец подал его величеству руку. Понятовский скинул шляпу и швырнул во тьму. Во второй половине надстройки на белой шторе появился силуэт Екатерины, она распускала волосы. Её закрыла мужская тень.
Из салона вышел Потёмкин. Оглядевшись, подошёл к окну Екатерины, в этот миг там, внутри, погас свет. Потёмкин поднял было руку, желая постучать, но передумал и тихо ушёл прочь. Вернулся в салон.
7
Луна купалась в быстрых струях Днепра.
Потёмкин, устало волоча ноги, вошёл в свой салон и остолбенел: на софе, подобрав под себя ноги, уютно свернувшись, сидело некое кудрявое существо и перелистывало страницы книги, разглядывая картинки. Увидев Потёмкина, вскочила, подбежала лёгкими шагами, кинулась на шею.
— Дядечка Гришечка, здравствуй! — И поцеловала в губы.
Потёмкин ошалело смотрел на неё, соображая: кто? Высвободив губы от очередного поцелуя, пробормотал:
— Постой... постой... никак Варька? Варютка!
— Варютка, Варютка, — подтвердила она.
— Ах ты, добрая душа, вспоминаю, где видел... Не только хлебушком странника приветила, но и сала не пожалела.
— Какого странника? — наморщила она лоб.
— Да не важно... Откуда ты взялась?
— С поездом царицыным. Санька, отъезжая в Варшаву, велела быть при тебе, заботиться и любить.
— И любить? — игриво спросил Потёмкин. — Это как же?
— Ой, не знаешь, как любят... Сколько раз махался, не счесть, пожалуй...
— Цыц, дурочка, не дай бог, услышат, донесут царице, голову открутит.
— Она тоже велела заботиться и любить... Он, говорит, единственный для меня на всём свете.
— Единственный... — горько улыбнулся Потёмкин.
— Правду бают, что она жена твоя?
— Царственная супруга, — с печалью выговорил Потёмкин.
— Жена, супруга — какая разница? Почто же она волочится за этим дылдой Мамоновым?
— А это уж не твоего ума дело. — Он легонько щёлкнул её по носу.
— Вот дурища, — с пренебрежением сказала Варютка. — Мне б такого мужа, я б его в платочек завернула и тут всегда носила. — Она показала около сердца, взяла руку Потёмкина и приложила к этому месту.
— Так любишь?
— Санечка сказывала, сколь нежен ты и добр... А меня любить станешь? — Она впилась ясными и чистыми глазами в его чёрный лик, отвела со лба прядь и поцеловала мёртвый глаз.
Этот миг решил всё. Её сочувствие ударило по сердцу, оживило его. Он обнял племянницу вовсе не с родственной нежностью.
— Варька, Варютка... жавороночек мой...
— Гришенька, великан мой добрый...
Екатерина, окинув голову и плечи плащом, прошла на потёмкинскую галеру, приблизилась к каюте. За дверью ворохнулся женский смех. Она повернулась и медленно шагнула во тьму.
Дежурный офицер стоял как изваяние.
8
В большой палатке-шатре собралась знатная компания — императрица, Потёмкин, Безбородко, Мамонов, послы, Иосиф, Суворов, Румянцев, де Линь, другие генералы.
