Барабаны играли «честь».
Суворов подошёл с указкой к карте, подвешенной на двух кольях.
— Будет представлен наступательный бой. Наша конница, пехота. Противник тож, голой рукой не возьмёшь. Заметьте: наша пехота не в каре. Каре — вздор! Пехота в четыре линии. Конница в тылу. Трубы, барабаны, сигнал, бой. Артиллерия из глубины — «бах»! Да не по одной пушечке по всей линии, а вся в одном месте. Кулак. Где — противник не знает. Бах! — ад в стане противника, дыра в обороне. Пехота размыкает ряды, кавалерия в прорыв, удар в разные стороны. Противник окружён. Пехота скорым маршем закрепляет успех. Всё. Виктория. Ура!
— Вот гений, который прикидывается дурачком, — шепнул Сегюр Кобенцлю.
— Он попирает классический прусский строй. Так нельзя победить.
Император Иосиф тоже обратил внимание:
— Нечто новое в тактике? — Он обратился к де Линю.
— Опробировано в прошлой турецкой войне, Ваше Величество.
— Отказ от прусской военной доктрины, не так ли? — Это уже к Кобенцлю.
— Полный и бессмысленный. — Кобенцль попал опять пальцем в небо.
— А русские прусских всегда бивали, господин посол, — ответил Суворов. — И нынче побьём. Прошу в поле, господа. С Богом, — махнул он трубачу, и тот заиграл атаку.
Когда генералы покидали палатку, Екатерина придержала Потёмкина.
— Мне не даёт покоя авантюристка, именующая себя дочерью Елизаветы. Покамест подолом мела паркеты в Германии и Париже, мирилась я. Бог с ней, дурочкой... Но вот доносят мне, что нынче, окружив себя мятежной польской шляхтой, льнёт к Алёхину. Орловы вовсе мне не друзья... Меж дворами Европы пущено подложное завещание Елизаветы, поляки ладят посольство к султану в поддержку самозванки.
— Напрасно, Катерина, ты грубо обошлась со Станиславом, он не врагом, союзником нам нужен. А ну как стакнётся с Францией да Пруссией?
— Пусть место знает своё, а то усы сивые, а в голове туман розовый. Надобен мне человек, чтоб к Алёхину послать в Неаполь. Писать нельзя, всё на словах, да и присмотреть бы за адмиралом...
— Есть такой человек, Италию знает, и неведом при дворах... Хотя он и тут мне надобен без меры.
— Неужто есть дело более значительное, нежели моя честь? Вели позвать.
— Да вот он. — Потёмкин указал на Маттея, стоящего поодаль.
Екатерина глянула сначала мельком на рослого усача, кудрявого и статного, потом, чуть подавшись вперёд, прищурила глаза. Вздрогнули крылья носа, поволокой затянуло глаза. Потёмкин слишком хорошо знал, что это такое... Она сказала, сбиваясь в словах:
— Ты мне его... ты пришли вечером... инструкции дам... Нет, представь сейчас же.
— Катя, Катя, когда ты угомонишься? — Потёмкин посмотрел на неё с укоризной и печалью.
— А кто это был у тебя в каюте на галере?
— Ну вот, сколь не виделись, и пошли упрёки одни...
— Не мой зачин — твой.
— Идём к Суворову, а то заметит старик, что нет тебя, обидится. А этого я вечером пришлю.
Меж холмами плыли клубы дыма, мелькали фигуры людей, мчались кони. Кто кого побивал — не разобрать. Но люди знающие понимали.
Румянцев хлопал в ладоши:
— Молодец, Суворов. Лихо! Ай, лихо!
Иосиф метался по вышке, стараясь охватить зрением поле боя. Кобенцль что-то записывал в книжку. Фитц-Герберт, держа в руке подзорную трубу, чертил в воздухе замысловатые фигуры, поясняя Сегюру. Суворов скатился по лесенке вниз, помчался к полю боя:
— Коли, бей, гони! Гони, гони!..
Иосиф также быстро спустился к Екатерине:
— Ваше Величество, мы видели лучшую в мире армию. Не для парадов — для боя. Поздравляю.
— Не меня, а вот Румянцева, Суворова, Потёмкина.
Подбежал Суворов:
— Эх, матушка, жаль всего не видела... Велите играть отбой?
Екатерина кивнула, и тотчас же запели трубы, сзывая солдат.
— Ваши экзерциции, генерал, в высшей степени похвальны. Какой награды хотите вы?
— Коль Ваше Величество самую малость видели, то и награда сей малости должна соответствовать.
— И всё же?
— Помогите деньгами, матушка.
Екатерина недовольно поморщилась, но сейчас же приняла приветливый вид.
— И много ль надо?
— Помилуй Бог, много, — озабоченно вздохнул Суворов.
— Говорите же, — с заметным раздражением потребовала она.
— За квартиру задолжал, — доверительно сказал Суворов. — Три с полтиною, хозяйка со свету сживёт.
Кто-то, не выдержав, хохотнул. Екатерина легонько стукнула Суворова по лбу веером, сняла с груди портретец собственной персоны, осыпанный бриллиантами, накинула на шею полководцу.
— Озорник...
— А за квартиру уплатите?
Они ехали в открытом экипаже полем, остальные следовали за ними. Движение застопорилось — дорогу переходило несчётное овечье стадо.
— Завтра на Севастополь? — спросил Потёмкин.
— Два дня передохнем, устала я, — ответила Екатерина. — Только ты не забудь прислать ввечеру усача своего. Я лично инструкции дам.
— А меня не посвятишь? Может быть, я сам бы...
— Григорий Александрович, а здесь, вдали от столицы, не много ли власти забрал ты? — Екатерина одной фразой поставила любовника на место губернатора, закрыв тем путь сердечной тревоге Потёмкина.
9
Плещет несильной струёй ручей, образуя тенистую заводь. Стайка девушек и женщин с весёлым щебетом играет в воде. Безбородые евнухи сидят в шатре, оберегая покой купальщиц. И не видят, что в зарослях совсем рядом пристроились два шалопая — Сегюр и Фитц-Герберт. Они делятся впечатлениями.
— По-моему, правильно делают мурзы, пряча своих женщин под халатами и чадрами, — глянуть не на что.
— Ты не прав. Вон та, что волосы выкручивает, очень недурна... Очень... Ты приглядись... — Сегюр, устраиваясь поудобнее, соскальзывает в яму, вернее в небольшую ямку, но треск от сучьев на её дне поднимается вполне подходящий.
Женщины взвизгивают, евнухи подхватываются, обнажив кинжалы. Не разбирая дороги, ломая кусты, продираясь сквозь переплёты виноградных лоз, послы мчатся куда глаза глядят. Погоня приближается, и уже толпа татар нагоняет.
Петляя меж камней, беглецы скатываются по каменистой осыпи и оказываются в расположении русских войск. Сюда разгневанные татары сунуться не рискуют, остановленные окриками часовых, предупредительным выстрелом. Но они долго бегают вдоль запретной линии, размахивая ножами. Барабаны бьют тревогу, лагерь всполошился, мгновенно ощетинясь пиками и дулами ружей. Дежурный офицер бежит к шлагбауму, у которого сгрудилась толпа мурз и просто сочувствующих.
