— Прошу покорнейше, ваше высочество, где изволите сесть?
Но его императорское высочество просить было не надобно. Едва кивнув и сохраняя холодно-высокомерный вид, он быстро пересёк кабинет и сел возле стола. Хотя Пётр III и не был отцом наследника, но воспитанное Паниным почтение к прусаческим традициям, флюиды прусского духа, реявшие в военной среде, близкой Павлу, отразились на формировании личности Павла, который любил Петра за его игры в солдатиков, шутовство и веселье. Родитель не тот, кто на свет произвёл, а кто воспитал. Павел был солдафоном под стать Петру — прям и отчётлив в движениях, порывист, резок, бесцеремонен. Не стал церемониться и с Потёмкиным, ледяным голосом выговорил:
— Я пришёл выразить своё возмущение.
— Чем, ваше высочество? — Потёмкин был само внимание и почтение.
— Солдат Измайловского полка обряжают в какие-то варварские кафтаны взамен установленной формы.
— Это полевая форма, коя даёт солдату простор в движениях.
— Кто приказал?
— Я. — Потёмкин вытянулся в струнку.
— На каком основании? — Павел вскочил.
— Как председатель Военной коллегии.
— Но я командир полка. — Павел вздёрнул подбородком.
— Вы ещё и командующий флотом, — почтительно склонил голову Потёмкин. — У меня там вакансия, а предстоят бои с турками, может, вступите в командование эскадрой?
Каюта адмиральская роскошна... Я нынче же указ подам на подпись. Матросики уж так рады будут, а турки сами в плен пойдут.
— Вы издеваетесь надо мною, — догадался Павел. — Я сей же час доложу матушке!
— Не забудьте напомнить при этом о трёх миллионах, кои пошли на покрытие долгов жёнушки вашей. Думаю, сведав о том, матушка оставит вам на содержание столько, что и мундир адмиральский не пошить. Она дама бережливая.
— Вы интриган! — заорал Павел, бегая по кабинету.
Потёмкин минуту следил за беготнёй, потом вскрикнул:
— Ой! — и упал в кресло.
— Что с вами? — Павел остановился.
— Живот схватило, пардон, в сортир надо...
Павел, грохоча ботфортами, умчался, а Потёмкин так и остался в кресле, держась за живот и корчась от хохота.
Вошедший адъютант недоумённо смотрел на фельдмаршала, потом решился окликнуть:
— Ваша светлость просили напомнить о визите к императрице.
7
Хозяйка — фрау Циммерман, пожилая швейцарка с фельдфебельской выправкой, чопорным лицом и заученной улыбкой — ввела Екатерину и Потёмкина в небольшой зал, сверкающий паркетом, пестрящий обивкой стен и с потолком морёного дуба. В зале резвились три девчушки лет семи-девяти. Старшая играла на клавесине. Инструмент мягко и глуховато отстукивал мелодию, а двое младших — обе в розовых платьях, с розовыми бантами в тёмных волосах, одинаково завитые, — старательно делали ножкой вправо, ножкой влево. Когда вошли взрослые, девочки замерли, встала и старшая, что сидела за инструментом. Фрау Циммерман махнула: продолжайте, мол. Клавесин начал отстукивать слащавый напев «Ах, майн либен Августин, Августин». Девочки, как заводные куклы, стали повторять ножкой вправо, ножкой влево и заученно улыбались. Фрау, непрестанно приседая и продолжая улыбаться, поясняла:
— У них четверть часа отдыха. Я просила бы вас не затягивать свидание. Десять минут достаточно? Потом урок французского языка. Пожалуйста, возьмите Лизхен и можете устроиться в гостиной.
Потёмкин вглядывался, пытаясь угадать свою, но одинаково одетые и повторяющие одинаковые движения девочки мельтешили перед единственным оком, и одна всё время исчезала из поля зрения. Он попросил:
— Катя, забери нашу...
Девочки порхали рядом, и Екатерина, положив руку на плечо одной, позвала:
— Лизхен!
Не останавливаясь — шаг влево, шаг вправо, мах влево, мах вправо, — она ответила:
— Я Надина, Лизхен вон та. — И мотнула головой, указывая непонятно на кого — ту ли, что танцевала, ту ли, что играла.
Потёмкин укоризненно смотрел на супругу: неужто собственного дитяти признать не может? Екатерина смутилась:
— Давно не была, они так быстро вырастают... Но я намедни ей коробку шоколада послала и игрушек всяких.
Тогда Потёмкин позвал громко, нарушив чинный покой пансионата:
— Лизонька, иди ко мне.
Другая танцорочка охотно обернулась к родителям, присела в забавном книксене.
— Йа, майн герр? — Тоненькая, грациозная, она двигалась бесшумно.
— Ты не могла бы немного поговорить с нами?
Она смутилась:
— Я отшень плех говору русски.
— Будем шпрехен нах дойче, — положил ей руку на плечо Потёмкин.
Она еле ощутимо дрогнула, сжалась под ладонью отца. Но ответила, светло улыбнувшись и глядя ему в лицо чистым взглядом:
— Йа, йа... зер гут... отшень ка-ра-шо.
Они прошли втроём в соседнюю комнату, сели на диван. Из зала послышалось:
— Айн, цвай, драй... — И снова надоевшая мелодия. Вездесущий «Августин» не покидал их все краткие минуты свидания.
— Как ты живёшь, малышка, здорова ли? — спросил Потёмкин, не отрывая взгляд от лица девчушки, пытаясь отыскать родные черты и стараясь сидеть так, чтобы его уродство не бросалось в глаза.
Дочерино лицо оставалось вопросительно-напряжённым, и она жалась к Екатерине.
— Я здорова, и мне хорошо живётся у мадам Циммерман. Мы много занимаемся учением и достаточно имеем времени, чтобы поиграть, — заученно-складно ответила девочка на немецком языке.
— Тебе не бывает скучно?
— Нет, мы поем и танцуем, а по воскресеньям, если хорошая погода, катаемся в коляске по городу. Её императорское величество государыня Екатерина присылает нам хорошие игрушки и лакомства. Мадам, — она указала на Екатерину, — однажды приезжала к нам.
Потёмкин попытался встрепать волосы дочери, но она деликатно отклонила головку.
— У тебя прекрасная память. Я привёз тебе большую куклу и много конфет. Ты их разделишь с сёстрами?
— Они не сёстры мне. Мы все воспитанницы фрау Циммерман. Но мы всегда всё делим поровну.
— Я уезжаю на войну и буду видеть твоего папеньку, что ему передать.
Девочка опустила глаза и проговорила:
— Скажите, что я его очень люблю и буду ждать... И ещё мне хотелось бы повидать родных в деревне.
Потёмкин увёл в сторону здоровый глаз, вынул платок, вроде бы утираясь.
— Хорошо, девонька, я передам ему всё. Он непременно приедет к тебе, возьмёт в деревню. Он просил ещё оставить тебе на память портрет маменьки. — Потёмкин расстегнул ворот камзола и, сняв золотой медальон, одел на шею дочери.
