— Соступи! — не выдержал князь.
— Не положено, — был ответ.
Князь, поднатужившись, попробовал было столкнуть солдата с места, но тот положил мушкет на руку и сделал шаг назад, как бы готовясь к атаке, предусмотрительно оставив на месте ту ногу, под которой был спрятан заветный золотой.
Трудно сказать, чем окончился бы этот поединок, возможно, день первой царской милости стал бы последним в карьере великого полководца, потому что, верный присяге и уставу, он не позволил бы князю распускать руки, но наследника, к счастью, отвлекли.
— Ваше высочество, — подошла к нему Лизка Воронцова, — я за вами. Зовут в жмурки играть.
— Шмурки, шмурки... — Вмиг забыв о часовом, великий князь закрыл глаза и, раскинув руки, неуклюже затоптался на месте, стараясь поймать фрейлину, которая и не думала убегать.
Князь подошёл к ней вплотную и зашарил руками по платью. Нимало не смутившись, фрейлина подсказала:
— Не там ищете...
— А где, где? — с бессмысленной улыбкой лепетал князь.
— Дайте руку.
Она направила руку Петра туда, где глубокое декольте открывало её пышные формы.
— О-о!.. — восхищённо застонал князь, шаря по её груди, и вдруг воскликнул в голос: — О!
Он открыл глаза и, вынув руку из запретного места, обнаружил в ней крохотную бутылочку. Воронцова залилась смехом, а князь без промедления принялся вытаскивать пробку:
— Что там есть?
— Хлебное вино, — хихикнула запасливая Лизка.
— Путём пить?
— Ага. — Она быстро запустила руку в шиньон и извлекла оттуда маленький стакан.
Глаза наследника хищно блеснули.
— Колоссаль, мадемуазель Лизавета, колоссаль... Лизхен, любовь моя. — Князь чмокнул бутылочку.
Лизхен, снисходительно улыбаясь, смотрела на него. Потом, бросив быстрый взгляд на часового, который бесстрастно, как и положено часовому, смотрел перед собой, шепнула:
— У меня в схронке ещё есть, идёмте... — и, не оглядываясь, направилась к сиреневым кустам.
Князь, припадая к бутылочке, повлёкся за ней.
— Ваше высочество, repp Питер... repp Питер!.. Услышав голос Екатерины, Пётр воровато огляделся и быстро нырнул в кусты.
15
Опередив жениха и невесту, императрица первой отправилась в Петербург, чтобы подготовиться к свадьбе. О, сколь хлопотно это дело! Сидя в креслах у окна в своём будуаре старого Зимнего дворца, царица разглядывала драгоценности, которые раскладывал перед ней придворный ювелир. Солнечные лучи, пронзая стёкла окон, безумствовали, метались меж граней самоцветных камней. Каждое изделие — на отдельной бархатной подушечке, цвет коей наиболее выгодно подчёркивает достоинства каждого камушка, каждой безделушки. Бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры, аквамарины и топазы сверкали и переливались, стреляя тонкими пронзительными лучиками, слепящими глаза. Всякий раз, перебирая пальцами драгоценные дары гор, Елизавета испытывала почти детскую радость — нет, не радость обладания столь несметными сокровищами, а радость общения с прекрасным. Она могла часами вот так сидеть перед инкрустированным столиком, что-то откладывая сразу, что-то примеряя, надевая на пальцы, прикладывая к груди и волосам. Глядя на себя в зеркало, которое держали перед ней два дюжих лакея, каждый раз дивилась она тому, как меняли внешность эти прекрасные безделушки...
Внезапно она нахмурилась, сузила глаза, рассматривая очередное сокровище, чем-то ей явно не угодившее, и взмахом руки отвергла:
— Продавай!
За её спиной вырос, отразившись в зеркале, дежурный флигель-адъютант:
— Ваше Величество, великий канцлер граф Бестужев прибыл.
— Проси. — Елизавета со вздохом отложила великолепный берилл в изящной золотой оправе. — Подите все прочь.
Придворный ювелир, стоявший на почтительном расстоянии, приблизился к столику, намереваясь прибрать отложенные драгоценности, но императрица предостерегающе подняла руку:
— Эти пока оставь, я ещё раз посмотрю, что-то выберу, а остальные заберёшь.
Ювелир, поглядывая на придворных дам, стоявших рядом со столиком и не сводивших с него глаз, нерешительно переступил с ноги на ногу:
— Я бы, фаше феличество, пока бы... футлярчики... Их бы...
— Ступай!
Завидев великого канцлера, Елизавета протянула руку для поцелуя. Продолговатое лицо Бестужева с тонким разрезом рта и даже тщательно завитые букли и белые чулки под короткими панталонами, выглядывающими из-под превосходно сшитого темно-красного кафтана, — всё это излучает высокомерие.
— Что нового, Алексей Петрович? — Императрица внимательно смотрела в лицо хитрого и умного царедворца.
— Слава Богу, ничего, — чуть дёрнув губой в ироничной усмешке, отвечал канцлер.
— И то хорошо, — кивнула Елизавета. — А у меня новина: думаю свадьбу великому князю сыграть.
Ювелир, не меняя почтительного положения, успел-таки перехватить одну дамскую ручку, которая, улучив момент, потянулась к полыхающему великолепием столику, поднёс ручку к губам, а столик, прикрыв шёлковым платком, отодвинул в глубь комнаты.
— Эта новость, Ваше Величество, каждому воробью ведома, — говорил Бестужев с бесстрастным выражением лица, но прежней усмешечкой в глазах. — Надеюсь, звали не затем, чтобы на свадьбу пригласить?
— Догадлив, граф, — тоже усмехнулась царица, — за то и ценю.
— Увы, матушка, — сразу приступил к делу граф, — казна пуста.
Елизавета, которой эти игры были хорошо известны, никак не отреагировала на горестный вздох канцлера.
Смекнув, что от трат не уйти, Бестужев осторожно спросил:
— Не меньше миллиона потратить думаете, а?
Императрица искренне расхохоталась.
— Миллион!.. Одни энти безделушки, — она показала на камни, — тыщ на триста потянут, и то придётся выторговывать каждую копейку... — Ювелир скромно потупился. — А невесту нашу бесприданную приодеть? Покои отделать, церкви золотой оклад подарить... — Елизавета вздохнула. — Да и сама пообносилась.
Понимая, что это бесполезно, канцлер всё ещё продолжал вяло сопротивляться:
— Армия третий месяц без жалованья, дворцовому штату, стыдно сказать, задолжали...
— Для чего вы мне это говорите, с меня своих забот хватает! — делано возмутилась Елизавета. — Прикажите генерал-прокурору деньги изыскать — это его дело... Сами придумайте что-нибудь, пусть откупщики мошной тряхнут. Вон, сказывают, соль дешева, накиньте на пуд копеечку, пусть губернии подать пришлют... Да мало ли откуда деньги берутся, не бедные же мы!..
— Оно так, матушка, — не сдавался Бестужев, — спереди шик, а сзади-то пшик. — И сделал попытку завершить разговор: — Значит, миллиона три.
