В дверях появляется камер-лакей Василий Шкурин.
— Звали, императорское высочество? — В его устах титул звучит, как «ваш-имперск-сочество».
— Нет, нет, нет... — Екатерина всё ещё не может прийти в себя. Она охватывает руками плечи, её бьёт озноб.
— Вашвысоч... вы нездоровы? Зябко? Я затоплю камин, а то на дворе холод лютый. Позвольте, укрою одеяльцем, перинкой...
— Нет, нет, нет... — Голос Екатерины затухал, она преодолела истерику. — Спасибо тебе, любезный, проверь, готово ли умывание.
— Со льдом?
— Да.
— Вас ждут-c. — От порога Шкурин сообщает: — Эстафет был от его высочества: в полдень ждут на вахтпарад.
Окаменевшее лицо Екатерины не выражает ничего.
А флейта всё свистит, а барабан всё грохочет.
6
На плацу, в обширном поле неподалёку от дворца, лютый холод. Острый балтийский ветер клонит долу прутья ивняка, шевелит лапы елей, беспощадно треплет плети берёз, унизанные еле проклюнувшимися листиками, злобно завывает в серой пустоте неба. Плац построен по всем канонам прусской военной науки — с помостом для начальных лиц, флагштоками, идеально посыпанными гравием дорожками. Неподалёку — казарма и гауптвахта, домики для офицеров. Дорогу от казармы к плацу перегораживает шлагбаум с полосатой караулкой при нём. Вдоль дороги расставлены полковые фуры разных цветов и назначений, разрисованные понятными и для неграмотного знаками: белая — палаточная, голубая, с ангелочками по бокам — пастырская, жёлтая с рогом изобилия, из коего сыплются монеты, — казначейская, красная — патронная, на ней намалёвана пороховая бочка, синяя, украшенная изображением аптечных банок, так и зовётся — аптечная, огненного цвета, с пылающими бомбами и громовыми стрелами — артиллерийская, белая с синими полосами и изображениями книг — канцелярская, зелёная, с белыми боками и рогом изобилия, оплетённым колосьями, — продовольственная. В общем, всё как у людей. Вот только пушчонка одна задрала тупое рыло, присев меж больших колёс, на правом фланге обозного транспорта. И прислуга возле неё. Только и полк маловат — всего не более полуроты голштинцев, которые выстроены за шлагбаумом. Им холодно, отчаянно холодно в куцых камзольчиках, чулках и башмаках, ветер рвёт шляпы с голов, разматывает тщательно накрученные букли, мотает нелепые косички, торчащие над затылками, играет бантиками на них. Солдаты — рослые, как на подбор, ландскнехты, все с торчащими усами, красноносые — стоят, не шелохнувшись. Ветер выдувает слёзы из глаз, но надо терпеть, солдат прусской выучки — самый дисциплинированный.
Ружей у них нет, на плечах палки. Это и есть потешное войско великого князя.
На командной вышке стоят начальники — главнокомандующий Пётр Фёдорович, обер-гофмейстер Чоглоков, два-три голштинских офицера, один в чине полковника, другие помельче, но для полуроты штаб великоват. У подножья командирской вышки оркестр — флейтист, барабанщики, трубачи, тамбурмажор с блестящим жезлом в руке. По другую сторону вышки жмутся кучкой, пытаясь укрыться от злого ветра друг за другом, приближённые его императорского высочества, свита.
Меж ними Екатерина. Она кутается в меховую пелерину, переступает стынущими ногами. Несмотря на холод, бледна, и это особенно заметно рядом с краснорожей Лизкой Воронцовой.
Напротив командной вышки выстроились в линеечку гвардейцы дворцового караула, их десятка два с поручиком Пассеком на правом фланге. Эти не для потехи — все при шпагах, с ружьями. Стоят вольно. Да и одеты потеплее — в кафтанах, ботфортах, меховых высоких шапках. Ребята внушительные — плечистые, рослые. Правда, и в их военном наряде не без фиглей-миглей, завитушек, паричков.
К Петру обращается Чоглоков:
— Не озябли, ваше высочество? Может, пора?
— Момент, Николай Наумович, момент. Сейчас пушка ударит полдень.
— Промёрз до костей...
— Погреемся?
Пётр открывает фляжку, изрядно отпивает, передаёт Чоглокову. Тот делает глоток, другой — пусто. Тряхнув посудину, он, не глядя, передаёт через плечо лакею. Тот принимает и вкладывает в настойчиво протянутую руку полный сосуд. Теперь уже всласть пьёт Чоглоков. Удовольствие окончилось с ударом пушки — с этой минуты положено стоять смирно, вытянувшись во фрунт. В этом деле великий князь послаблений не допускал.
Трубач дал сигнал к началу парада. Голштинцы быстрым шагом поспешили к командной вышке, проследовав мимо, в некотором отдалении остановились, совершили на ходу чёткий поворот кругом и замерли в ожидании команды. Офицер и три капрала, держащие палаши, как и положено для парада, застыли ледяными столбами.
Екатерину била дрожь.
Пётр взмахнул платком — снова бабахнула пушчонка, снова засвистела флейта, ей подпели трубачи, ударил барабан. Гвардейцы, что напротив вышки, тоже подтянулись. Офицер голштинцев вскинул шпагу, и его войско двинулось к вышке церемониальным маршем — прямая нога с оттянутым носком вскидывается на уровень пояса, палки, то бишь ружья, в вертикальном положении перед грудью. Как можно идти в таком положении? А они шли, повернув головы направо, равняясь на трибуну, шли стремительно, будто летели, держа спины вертикально, чётко припечатывая ступни ног к мёрзлой тверди, сцепившей в монолит гравий. Дойдя до трибуны, остановились, совершили разом поворот, замерли.
— Внимание на флаг... ахтунг! — Пётр шагнул к флагштоку, собственноручно потянул бечёвку, поднимая российский флаг.
Офицеры на трибуне подняли шпаги в знак уважения и почтения. Гвардейцы взяли ружья на караул. Барабанщики ударили дробь, подала голос пушка.
Пётр отдал новую команду:
— Внимание на флаг... ахтунг! — и потянул бечёвку прусского флага.
Загрохотали барабаны, выстрелила пушка, офицеры салютовали шпагами. Но... но гвардейцы совершили чёткий поворот кругом и стали спиной к вышке и флагу.
Пётр растерянно замер, но лишь на миг: порядок есть порядок, и то, что начато, должно быть завершено. И в третий раз прозвучала команда:
— ...Ахтунг!
Пушка, барабан, шпаги, и третий флаг полез к небу — штандарт княжества Шлезвиг-Голштинии.
Пётр с подобающей важностью дождался, когда голштинцы опять совершили марш туда-сюда.
Екатерина смотрела на мельтешащие перед глазами деревянные фигурки солдат. Туда проследовали, обратно... Стук, стук, стук... Живые или игрушечные? Туда-сюда... Она пошатнулась. Не сводивший с Екатерины глаз камер-юнкер Сергей Салтыков поддержал за локоть:
— Вам плохо, ваше высочество?
Она кивнула, с трудом вырываясь из пелены тумана, застилавшего глаза. Мимо, толкнув Екатерину так, что она чуть не упала, пробежал, что-то крича, Пётр. Салтыков подхватил с трудом владевшую собой княгиню и повёл прочь, следом устремилась Чоглокова. Навстречу от дворца спешил Шкурин, но Екатерина видела всё словно в тумане, пелена по-прежнему затягивала глаза.
