— А с Лизкой Воронцовой как же?
— Она ему не женским угождением мила, а так... потешки да обжимания.
— Не к добру эти потешки, — вздохнула Елизавета и, откинувшись на подушки, подняла взор к потолку...
8
Екатерина стояла у окна и, откинув штору, смотрела в парк. В колдовском свете белой ночи всё казалось прозрачным и призрачным, размытым и трепетным. Кущи парковой сирени были окинуты нежным розовым туманом цветения.
Примостившись меж кустов, трое голштинцев жарили сало, насадив его кусочки на кончики шпаг, запах жареного проникал во дворец. Солдаты прикладывались к фляжкам и вели не то разговор, не то перебранку, гортанные голоса рвали очарование ночи.
Екатерина прикрыла створку окна, но от этого не стало тише, во дворце, как всегда, шумели: кто-то орал, зовя кого-то, кто-то пытался осилить итальянскую арию, кто-то мчался по коридору, грохоча сапогами. Но особенно раздражал заливистый женский смех. Она закрыла ладонями уши, смежила веки и стояла, покачиваясь. Слёзы текли по её лицу тонкими непрерывными струйками. Было оно бледным — может, белая ночь кинула на него колдовской свет? — синева залегла под глазами, щёки втянулись.
Она вздрогнула от лёгкого стука в шибку и испуганно отпрянула — за окном маячил силуэт Сергея Салтыкова. Лёгким движением ладони Екатерина смахнула слёзы, и, когда вновь вернулась к свету, лицо её было вовсе не то — растерянное и беспомощное, а гневное, надменное. Но это нимало не смутило Салтыкова, он, улыбаясь, распахнул окно и явил свой портрет, уже не отгороженный стеклом.
— С доброй ночью, ваше высочество. — Веселье и озорство в глазах, улыбка от уха до уха.
— Убирайтесь вон, — сухо отрезала Екатерина.
— Молю, одно слово.
— Я позову людей. Это неслыханная наглость.
— Вы думаете, вам поверят, что мой визит случаен? — Этот красивый нахал хорошо знал дворцовые нравы.
— Если вы хотите мне добра, уйдите. — Екатерина смягчила гнев.
— Я не волен над сердцем. Я люблю вас.
— Граф... это переходит все границы. — Екатерина решительно потянула на себя створку окна.
Салтыков оттолкнулся от подоконника и скрылся внизу. Екатерина сжала кулачки и притиснулась к ним подбородком. В глазах её был страх: риск для Салтыкова невелик, окно находится в полуэтаже, но что будет, если угодит в лапы стражников? Начнут допытываться, где был, почему бежит? И точно, один из голштинцев вскочил и, указывая рукой в сторону дворца, что-то закричал. Раздались окрики, послышались свистки в разных концах. Кто-то, грохоча сапогами, пробежал там, где только что был Салтыков.
Екатерина не могла видеть приоткрывшуюся за её спиной дверь и внимательный глаз Чоглоковой.
Она задёрнула штору и отвернулась от окна, на полу белел квадратик бумаги. Присев, быстро подняла, оглянулась кругом: вроде бы тихо. Подойдя к свече, прочитала: «Ваше императорское высочество, понимаю, что рискую смертельно, и всё же не могу сдержать себя. Моё бедное сердце разрывается от любви и жалости к Вам, нелюбимой мужем и такой одинокой в дворцовом Вавилоне. Бросаю жизнь и честь к вашим ногам, и будь что будет... Молю: дайте свидание.
Целую следы Ваших ног, преданный навеки. С.».
Екатерина поднесла бумагу к пламени свечи и с улыбкой смотрела, как огонь съедает её. Отдёрнув пальцы от огня, подула на них и обернулась, ища, обо что вытереть. Скрипнула дверь. На пороге спальни стояла Чоглокова, одетая в халат поверх ночной сорочки, в чепце. Выражения лица не разобрать, тем более что она прижимала к себе кошку и ласкала её. Екатерина спросила резко и недовольно:
— Что вам угодно?
— Встревожилась я. Слышу, за окном ор, пройду-ка, думаю, не обеспокоил ли кто мою княгинюшку.
Чоглокова говорила вроде бы и ласковые слова, но взгляд был напряжённым и острым.
— Я не спала. Вот письмо от маменьки получила да разгневалась и сожгла — опять просит денег. Где я их возьму. — Екатерина врала неумело, смущаясь.
— А когда вы его получили?
— Вчера ещё.
— Что-то я не припомню пакета из канцелярии.
— Ну уж не знаю, почему мимо вас прошло.
— Мимо меня пройти не может... Напоминаю, ваше высочество, что указом императрицы вам запрещена частная переписка. Именно поэтому не позволено держать в покоях бумагу и чернила. Переписка с маменькой должна идти также через канцелярию иностранных дел. Вам даже ручки утруждать не надо, не княжеское это дело. Скажите, там напишут, а от вас только подпись потребуется...
— Мария Симоновна, вы прекрасно знаете, что я обо всём этом осведомлена. Скажите, вам приятно мучить меня? — Екатерина говорила, удерживая слёзы.
— Мои обязанности определены указом императрицы. Выполнять государственный долг мне приятно. О нарушении доложу её величеству. Спокойной ночи, ваше императорское высочество.
Екатерина, проводив непрошенную гостью, упала на кровать и разрыдалась.
9
Чоглокова нашла Елизавету в беседке дворцового парка, окружённую дамами. Как всегда, при ней были Мавра Григорьевна Шувалова, стая кошек, карлики и карлицы. Меж фрейлинами, играющими на лужайке в салочки. — Поликсена. Увидев Чоглокову, Елизавета сказала:
— Вот тебя-то мне и надо. Кыш отсюда все!
Дамы упорхнули, остались лишь шуты и карлики. Елизавета, нахмурив брови, воззрилась на Чоглокову.
— Ваше Величество, я пришла вам доложить... — Чоглокова торопилась, ибо знала, что сейчас произойдёт, коль шуты, карлы оставлены.
— Донос выслушаю позднее, погоди. Егоша, отпусти мурлыку погулять.
— Ваше Величество, сестрица... — Чоглокова залилась слезами.
— Ничего, перетерпишь по-родственному. — Чоглокова безропотно и покорно легла на скамейку спиной кверху. — Егоша, приступай. Десять ласковых по мягкому месту, она, вишь, опять брюхата, ну да легче рожать будет...
Егоша, нахально осклабясь, задрал виноватой юбки, добираясь до кружевных панталон, тряхнул рукой и выпустил из рукава плётку. Двое карлов держали ноги и голову. Отсчитав десять «ласковых», Егоша привёл в порядок туалет гофмейстерины и отступил.
— Бегите на травку, нате-ка вам конфектов. — Дождавшись, когда карлики убегут, Елизавета приступила к Чоглоковой: — Ладно ли помнишь инструкцию, писанную канцлером?
Сглатывая слёзы, та поднапрягла память и затараторила:
— Первое — прилежание её высочества к вере; второе — наблюдение брачной поверенности между обоими императорскими высочествами; третье — надзор за каждым шагом великой княгини: не разрешать шептать ей на ухо, получать и тайно передавать письма, цедулки и деньги...
— Вот-вот, третье... Кто ночью проникал в спальню невестки?
