Через какое-то время Григорий и его соседка Софья встретились руками под столом и, сцепив их, никак не могли разъять. Потом они стояли в полутьме коридора, слившись устами и телами. А утром проснулись в одной постели под кровом монастыря, и Григорию — не в первый и не в последний раз — пришлось уходить окном, не подав руки хозяевам дома.
Не об этой ли монашке вспоминал потом Потёмкин, говоря: «Надлежало б мне приносить молитвы Создателю, но — ах! — нет. Зачал я по ночам мыслить искусно, каким побытом сыскивают люди себе любовниц горячих... на смертный грех сей довольно-таки предоставилось мне много всяких способов»?
2
Ректор Мелиссино, всматриваясь в бесстрастное и отсутствующее лицо Потёмкина, говорил ровным, ничего не выражающим голосом:
— Отмечено, что вы систематически пренебрегаете посещением лекций в университете. В нынешнем году отмечено полное нехождение вами на лекции профессора логики Богдановича-Шварценберга, риторики — Ивана Фокича Михельмана, а также отмечено...
Потёмкин соизволил включиться в разговор:
— А также других, кои читают лекции так, что мухи дохнут на лету, ваше превосходительство. Некоторые из оных наставников нашего ума со своих студенческих лет в книги не заглядывали и несут нам свет звёзд, угасших ещё в минувшем веке. Потому и не считаю нужным являться к этим старьёвщикам.
Мелиссино и бровью не повёл: ему были привычны и безразличны возражения студента, он просто выполнял свой долг.
— Наука не действо шутовское и интересной быть не обязана, а учёное достоинство профессоров определяется не отзывами студентов, а советом университета и утверждается указом императрицы. Отмечено, кроме того, что на лекциях по богословию вы вступаете в пререкания, ставя под сомнения догматы святой церкви. Вами не выполнено задание Фёдора Фёдоровича Фогельхейма по описанию земель села Чижова Духовищинского уезда, избранного вами для выполнения оной работы...
— Завтра же отправлюсь, ваше превосходительство, прикажите выдать прогонные и кормовые.
Мелиссино, не слушая, гнул своё:
— Буде вы останетесь в неприлежании науке, я вынужден сделать представление об отчислении вас от университета за нехождение и небрежение. Вам понятно?
— Досконально. Когда смогу получить прогонные и кормовые?
Мелиссино закончил административный ритуал, и могущество его на этом иссякло. Он укоризненно покачал головой и пожурил Потёмкина отечески:
— Эх, Григорий Александрович, да при твоих способностях и уме остром ты годиков через пять сидел бы на этом вот моём месте.
— А зачем, Иван Иванович? Чтобы пенять на леность таким оболтусам, как я?
Они рассмеялись и разошлись.
3
— Като, — послышался шёпот за дверью, и раздалось: — Мяу, мяу...
Екатерина, обмахнув себя пуховкой и мельком глянув в зеркало, приготовилась к приятной и долгожданной встрече.
— Войдите.
В дверь просунулась круглая физиономия Нарышкина-младшего, Левы. Он вошёл, отвесил церемонный и шутливый поклон. Екатерина ответила таким же книксеном и снова уставилась на дверь, но больше никого не было. Утирая пот и смущённо опустив глаза, Лева пробормотал:
— Серж не придёт, Като.
— Не... придёт? — Она недоумённо вздёрнула брови. — Ты передал мою записку? — Нарышкин кивнул. — Ну и...
— Он сказал, что нынче занят в манеже.
— А... завтра?
— Приглашён на обед к шведскому посланнику. — Нарышкин отвёл взгляд в сторону и в угол.
— Послезавтра, думаю, примерка нового платья, — с горькой насмешкой предположила Екатерина. Она прошлась по кабинету, отвернувшись от дружка, смахнула слезу — не любила обнаруживать слабость, глубоко забрала в грудь воздух и сказала издали: — Лева, ты знаешь, как теперь меня следует звать по-русски? Брошенка... что означает покинутая. Вот так... — Голос предательски дрогнул.
Нарышкин кинулся к ней, обнял, поглаживая по волосам, заговорил утешливо:
— Ты не расстраивай себя, Като, не надо... Так, понимаешь, бывает... обстоятельства...
Екатерина ответила абсолютно спокойным и жёстким голосом:
— Убери руки, Лева. Уж не думаешь ли ты занять место Сержа? Это неблагородно, вы всё же друзья. И успокойся, я переживу. А он, может быть, и прав: кому нужна царицына невестка, к которой она утратила интерес? Это даже опасно.
— Като, дело не в этом, — пытался защитить друга Лева.
— Не принимай на себя роль адвоката. Но на службу ко мне, надеюсь, он будет являться?
— Увы, Като, его причислили к посольскому ведомству и на днях отправляют не то в Вену, а может, в Париж...
— Есть русская поговорка: кашку слопал, чашку о пол... А ранее при дворе делалось и так: чтоб сокрыть тайну — в мешок, камень в ноги и в воду... Или язык отрезали.
Лева испуганно оглянулся и приложил палец к губам:
— Тсс... Ваш намёк неосмотрителен, и у стен бывают уши.
— Но я не соревнуюсь в красоте с её величеством, как некоторые дамы.
— Като!..
— Боишься в соучастники попасть?.. — Екатерина презрительно фыркнула: — Идите, граф, я вас не задерживаю.
— Но, Като... — неловко засуетился Нарышкин.
— Не будьте назойливы. — Она повернулась к нему спиной и отошла к окну.
Когда за Нарышкиным закрылась дверь, Екатерина дала волю слезам. Успокоившись, отёрла глаза, припудрилась, позвонила. В кабинет вошла Чоглокова.
— Да, ваше высочество?
— Учитель русской словесности прибыл?
— Нет, и более не придёт. Императрица сказала, что вы и так слишком образованны, и к тому же... — Чоглокова замялась.
Договаривайте.
— Вы слишком дорого стоите двору. Живете расточительно — карты, подарки, наряды. Надо экономить.
Екатерина не дрогнула, ничем не выдала оскорблённой гордости. Попросила:
— Пришлите мне чернила, перо и бумагу. Я вижу, что пора объясниться официально.
— По инструкции вам не положено иметь чернила, перо и бумагу.
Вероятно, у неё потемнело в глазах, потому что, прикрыв лицо руками, она присела на краешек стула. Чоглокова стояла неподвижно с бесстрастным лицом. Екатерина, минуту помолчав, сказала:
— Надеюсь, что хоть немногое — увидеть собственного сына — мне не возбраняется?
— Вас просят не делать этого столь часто, а то, как вы побывали на той неделе в детской, принц ночью плохо спали и животиком маялись.
— Вон! — заорала Екатерина, вскочив и сжав кулаки.
Изваяние, именуемое Чоглоковой, почти не раздвигая губ, ответило:
