— Который?
— Граф Александр, начальник Тайной канцелярии.
— О майн гот, его не хватало...
Хватало или не хватало, а Шувалов был тут как тут, вошёл в комнату. В точном соответствии с должностью лицо он имел устрашающее — вот уж не везло этому клану: на одного красавца Ивана Шувалова так много лиц непрезентабельного вида — старший брат Пётр, кузен Андрей, жена Петра Мавра. Правые щека и глаз начальника Тайной канцелярии время от времени подёргивались судорогой, и тогда казалось, что он подмаргивает не то заговорщически, не то устрашающе: я, мол, шельма, тебя насквозь вижу. Он заговорил шумно и напористо:
— Господа, я проездом... Слышал, недоразумение вышло. Ваше высочество имеют основание гневаться на господина посла?
— А ежели бы ночью к вашей жене... — начал Пётр.
Но Шувалов дёрнул щекой, подморгнул, как бы призывая к молчанию:
— Кхм-кхм... это, надеюсь, шутка чья-то, не более?
— Я, конечно, не... Но, говорят, она, мерзавка... — Кашель прямо-таки одолел главного тайника.
— Кхм-кхм... — Шувалов, оборотись к Понятовскому, дёрнувшись, моргнул: — Вы, граф, надеюсь, не дали повода?
— Как можно, ваше сиятельство! Мужская скромность не дозволяет мне открыть имя той, ради которой я оказался в неурочный час тут... Полагаю, никто не станет настаивать. — Понятовский вздёрнул подбородок, тронул шпагу.
— И я надеюсь, и я полагаю... в общих интересах... августейшие имена... конфуз... — зачастил Шувалов, усиленно моргая. — Вот что значит, господин посол, покидать столицу без предуведомления посольского приказа... Я в Петербург, не составите компанию?
— Я в своей, я в своей коляске, — заторопился Понятовский. — Честь имею...
— Граф, ждём вас на Петров день! — крикнула вслед Лизка.
— «Честь имею»... Он честь имеет! — забегал по гостиной Пётр. — Посмотрим, какова она... Да-да, на Петров день.
— Позвольте откланяться. — Шувалов быстро вышел.
— Честь имеет! — Пётр тоже убежал.
— А обедать?
Лизка осталась одна.
13
На пригорке над рекой составлены шалашиком ружья, рядком, словно по ранжиру, разложено обмундирование каждого, стоят кивера. Над костром — артельный котёл с варевом, вокруг малые котелки. Мужик в исподнем пробует харч артельной деревянной ложкой. Глотнув, удовлетворённо кивает и, выйдя к реке, кричит:
— Робяты, готово! — Никто не отвечает, он зовёт громче: — Юшку хлебать!
— Сичас!..
Изрядный неводок, саженей этак на десять, растянули наискось реки против течения. Дальний край его заводит Григорий. Течение довольно стремительное, и он с натугой преодолевает его, погрузившись по самую шею. Оступившись, уходит в воду с головой, тут же выныривает, отплёвывается и ворчит:
— Зараза, чуть не упустил.
Мокрые волосы залепляют глаза, он безуспешно мотает головой — руки заняты — и вслепую бредёт к берегу, стараясь держать верёвку внатяг.
— Лександрыч, не утоп? — интересуются с берега.
— Случай чего тащи себя за чуприну, вона отросла, — гогочут мужики.
— Мошонкой кверху всплывай, она держит на манер пузыря.
— А ты сунь язык в зад, чтоб не болтался зря, — отругивается Григорий и, возвысив голос, кричит: — Эй, кто на куле? Притапливай, всплывёт!.. Да боталом, боталом по траве... Тяни, братцы, нижний конец шибче! Веселей, веселей...
Мужики забегали, задвигались, лупят дубинами по траве, выгоняя щук да карасей. Невод пошёл с натягом, и Григорий отпускает одну руку, чтоб откинуть волосы ото лба. И сразу же с берега ор:
— Притапливай край!..
— Донную упустишь!
— Раззява!..
— Своё гляди. — Григорий натужно выдыхает, притапливая нижний край, — указчики!
Двое солдат сводят донный край сети — показался куль, набитый рыбой. Григорий бегом выскакивает на песок, бросает водило, падает, чтоб отдышаться. К нему подходит флигельман.
— Умаялись, Григорий Лександрыч?
— Пустое, с детства к рыбалке приучен.
— Так то для баловства, а им, — флигельман показал на солдат, выбиравших рыбу, — семьи кормить, ребятишек. С жалованья не размордеешь, да и не плотят, бывает, по году. Только с огородов да речки живём... Лександров сын, а хорошо бы под первую рыбку по чарке.
— Ещё бы...
— Дай рублик, спроворю.
— Кабы рублики водились, я б, Леоныч, с котла не кормился.
— Хошь, одолжу? Много нет, а пару целковиков прикоплено. Ты, когда превосходительством станешь, отдашь небось.
— Наворожил...
— Это у нас, худородных, ни грамотёшки, ни руки там. — Леоныч ткнул пальцем в небо. — Аты грамотей и кровей, слыхать, высокородных...
— Так и быть, уговорил. Всем по чарке на мой счёт.
— Я мигом! — Леоныч вскочил. — Робяты, оботрётесь — и к молитве, я в лавку, Лександрыч магарыч на рыбацкое крещение ставит.
В ответ раздалось «ура!».
14
Над парком вспыхивал фейерверк, и отсветы его падали на белые колонны, поблескивали в стёклах павильона.
— Сюда, сюда. — Лизка притащила Понятовского с собой. — Мы веселимся тут с близкими друзьями.
Сегодня это назвали бы тесной компанией или тусовкой — кроме Петра в павильоне, обильно убранном зеленью и цветами, были двое голштинских полковников, шталмейстер Лев Нарышкин да вот ещё Лизка и Понятовский. Через распахнутое в муть белой ночи окно вливалась музыка. Хрусталь, крахмальные салфетки, серебро, ведёрки с шампанским, бутыли с пёстрыми наклейками. Понятовский смущённо топтался на месте. Пётр расценил это по-своему:
— Её не видите, супругу мою? Граф, вы человек опасный, ловелас, да-да, ловелас! Увели от меня на весь вечер Лизавету Романовну, а теперь тоскуете о другой, не так ли?
— Ах, ваше высочество, всё шутите...
— Не робейте, граф, мы близкие люди, почти родственники по жене.
Эта, с позволения сказать, шутка была встречена громким хохотом, Понятовский стоял ни жив ни мёртв.
— Лизхен, займи гостя, я скоро обернусь, — сказал Пётр.
— Шампанское, рейнвейн? Есть токайское, вчерась доставили партию, специально для мужчин, — игриво намекнула она. — Питер, увы, разбирается только в хлебном вине да в пиве... Вот ваш бокал, я за хозяйку буду. Когда в своём кругу, то мы лакеев отпускаем, а для столовых услуг драгун держим. — Болтая, Лизка налила вино, придвинула бокал Понятовскому, вплотную приблизилась сама, притиснув субтильную фигуру Понятовского своим большим и рыхлым телом, — саксонский посол был высок, но тонок, и это бросалось в глаза при Лизке рядом. — Прозит!
