— Прозит, прозит!
Распахнулась дверь, и Пётр втолкнул в павильон Екатерину, но в каком виде — непричёсанная, в чулках без туфель, в халате. Она сопротивлялась, халат распахнулся, мелькнуло бельё. Кто-то загоготал, но Пётр крикнул:
— Тихо! Проходи, моя дорогая жёнушка. Я подумал, мы веселимся, а ты в одиночестве, всё с книгами. Садись, садись вот тут, будь царицей бала. — Он втиснул Екатерину между Лизкой и Понятовским.
Понятовский встал.
— Цалую рэнчки, мадам. — И с почтением принял руку великой княгини.
Екатерина, мгновенно оценив ситуацию, весело улыбнулась, тряхнула головой, поправила волосы, вздёрнула подбородок.
— Добрый вечер, господа! Кто за мной поухаживает? Лакеев не вижу.
Лизка, не поняв коварства последней реплики, подала вино, за столом вспыхнул смешок.
— Позвольте мне, дорогая. Я за хозяйку нынче.
— На всю ночь? Спасибо, милая.
Дамы обменялись любезными улыбками, но если бы «дорогая» съела то, что в глубине души пожелала ей «милая», или наоборот, то ни той, ни другой уже не было бы в живых.
Пётр предложил:
— Господа, граф Понятовский недавний гость нашего дома и только пришёл к столу, за ним тост.
Понятовский был вовсе не плохой дипломат и неглупый малый и, хотя обстоятельства были не в его пользу, сориентировался быстро:
— Господа, в Петров день, как я узнал, вы собираетесь в Петергофе, чтобы почтить память великого императора России. Я с удовольствием готов поддержать этот обычай. Но справедливо будет, ежели в день сей мы пожелаем здоровья, благоденствия и счастья дочери великого Петра Елизавете, императрице российской, и внуку её — великому князю Петру Фёдоровичу, преемнику российского престола. Ваша мудрость в делах государственных, несравненные познания в военном деле и повседневный ратный труд. — Понятовский перевёл дух, готовясь к решительному залпу подхалимажа, — снискали вам славу в народах, кою вам предстоит умножить, дабы возвеличить дух Петра Великого... Многая лета вам, ваше императорское высочество! — Понятовский изогнулся глаголем, стремясь тронуть своим бокалом бокал Петра, выпил залпом.
Пётр радостно рассмеялся.
— Вот это по-нашему, по-солдатски! Вы будете мой способный ученик! Трубку графу, да покрепче кнапстер... Впрочем, возьмите мою.
Екатерина с усмешкой смотрела на подобострастные поклоны графа, на то, с какой готовностью он сунул в рот обслюнявленный мундштук трубки, жадно затянулся, всё не сводя угодливого взгляда с Петра, а тот нахваливал:
— Вот, молодец!.. Глубже, глубже, граф. — И когда Понятовский захлебнулся ядовитым зельем, ободряюще добавил: — Ничего, привыкнете, вы, главное, поглубже затягивайтесь, как я...
Понятовский, будто радуясь, смеялся, но не мог сдержать слёзы.
— Перестаньте угодничать, — шепнула Екатерина, но Понятовский то ли не расслышал, то ли не захотел внять совету.
— Вы что-то сказали? — Лизка была тут как тут. — Вам добавить вина, милая?
— Будьте столь любезны, дорогая.
Обмен взглядами высек искру.
Пётр между тем не отставал от Понятовского:
— Граф, вы недавно из Европы? Говорят, при французском дворе принят новый этикет приветствия, не покажете ль?
— Отчего же, ваше желание для меня закон. — Граф кузнечиком выпрыгнул на середину павильона и в такт музыке запорхал, выделывая немыслимые коленца.
— Перфект! — воскликнул Пётр, радостно плеская ладонями.
Екатерина вспыхнула.
— Довольно! — Но тут же, подавив раздражение, сказала, улыбаясь: — Уже поздно, господа, может быть, пора спать?
Пётр вскочил, отозвался:
— Ты, как всегда, права, жёнушка. И, как всегда, хочешь спать... с кем-нибудь... Бери его, этого... плясуна. Мы не станем мешать, господин портной, — виноват: граф. Идём, Лизхен, идём, дорогая моя, мы тоже будем спать. — Он захохотал.
За окнами рассыпался фейерверк.
Тени от деревьев по траве убегали, прячась по мере того, как вспыхивали в небе огни.
Они вместе вошли в приёмную — крохотную комнатку. Дежурный офицер вытянулся в струнку. Понятовский сунулся было войти за Екатериной в спальню, но она остановила:
— Граф, дальше я одна.
— Но, Като...
Она презрительно оглядела его и бросила как пощёчину:
— Шут.
— Но что я мог?
— Мужчины знают выход. Прощайте. — Екатерина презрительно изогнула губы, прикрыла веки и захлопнула перед носом Понятовского дверь.
Понятовский бросил мимолётный взгляд на дежурного офицера, тот стоял изваянием, но глаза смеялись. Понятовский выпрямился, одёрнул полы кафтана, придав себе вид гордый и достойный, но в дверь на выход почему-то не попал, а совершил круг по комнате.
— Ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля, — запел первое, что попало на язык, и пошёл, печатая шаг.
Гвардеец откровенно смеялся. Это снова был Орлов, но не Федька, а Григорий.
15
Потёмкин под командой того же флигельмана осваивал ружейные артикулы — «к ноге», «на плечо», «на караул», «штыком коли». Репетиции длились не один час. Из-под кивера ученика сбегали струйки пота, а выражение лица было тупым и остервенелым.
— Делай — ать, два, три! Ать, два, три! Ать, два, три! Делай — так, так и так! Делай...
Подбежал вестовой, крикнул:
— Гефрейт-капрала Потёмкина к командиру полка!
Григорий с облегчением опустил ружьё, но флигельман гаркнул:
— Кто позволил бросить? Это мне команда, а не тебе. Делай — ать, два, три, четыре! — Потёмкин замахал ружьём. Флигельман приказал: — Ружьё наперевес и бегом в атаку на тот куст, потом обратно. Бегом... марш! — Флигельман проводил взглядом Потёмкина, потом спросил вестового: — Табачком не поделишься?
Тот полез за кисетом.
— Ты почто так его-то строго?
— А чтоб к порядку привыкал. Я его ишшо бегом сгоняю к той рощице, потом в штаб представлю. Урок на сегодня.
— Сдюжит, думаешь? И то юшка со лба катит.
— У нас майор Суворов говаривал: тяжело в ученье, легко в бою.
— Твой майор вона где, в Пруссии, а майор Бергер — вот он. Две шкуры спустит, а третью подвернёт за невыполнение приказа. Там, слышь, сам гетман Разумовский прибыл от царицы.
— Да ну? Коль от царицы, иной разговор... Потёмкин, стой!
Григорий опустился на траву.
— Охолону, куда ж я такой заморённый... Левоныч, я те двугривенный дам, сбегай в лавку, возьми полуштофчик, вернусь — потешим душу, а?
