Потёмкина отыскал Гришка Орлов.
— Лександрыч, пригляди тут, а то Алехан, бывает, лишнее примет в нутро и не надёжен становится, а ты головы не теряешь.
— Уходишь?
Гришка оскалился самодовольно:
— Колыбельную обещался сказать её высочеству.
Кабы Орлов не был пьян и беспечен, то прочитал бы в глазах Потёмкина отнюдь не верноподданническое чувство.
10
Потёмкина Алехан поставил обочь, вооружив рогатиной на длинном держаке.
— Как вылезет, ты взъяри его, чтоб встал дыбки, а я бить буду. Не сробеешь?
— Будь надёжен, — пообещал Григорий, сдерживая накатившую дрожь.
Юркий мужичонка в нагольном тулупе, проводник, бесстрашно подошёл к зеву берлоги, сунул внутрь шест и звонко окликнул:
— Э, хозяин, вставай, чо ли!
Послышался злобный рык, и смельчак отступил за линию гренадеров, стоявших полукругом, ощетинясь пиками. Григорий, заглядевшись на неуклюжие прыжки проводника, прозевал миг, когда зверь выкатился из берлоги.
— Бей! — заорал Алехан.
Ослеплённый светом, медведь замер, принюхиваясь и осматриваясь, и это дало необходимое мгновение. Потёмкин сделал выпад, как в фехтовании, и сунул рогатину в мохнатый бок. Зверь, всё ещё ослеплённый, рявкнул, поднялся вослед проводнику и пошёл, улавливая запах.
— Коли! — заорал Алехан. — Зови на меня!
Потёмкин кинулся вслед зверю, ткнул сверкающим лезвием рогатины ему в затылок. Удар был силён, зверь качнулся, но устоял и с лёгкостью, необыкновенной для громадного тела, окосмаченного шерстью и оттого казавшегося ещё более огромным, развернулся и, загребая лапами, рыча, попёр на Григория. Потёмкин метнулся в сторону и, зацепившись за невидимую в сугробе корягу, упал, но, перекатившись через спину, тут же вскочил. Алехан перехватил косматую громадину. Сунув в разъярённую пасть шапку и прикрывшись рукавом полушубка от когтистой лапы, ударил лезвием палаша в бок. Клинок хрустнул, упёршись в ребро. Медведь взревел пуще прежнего и ухватил лезвие лапой.
— Ий-эх! — С опустошающим нутро выдохом Алексей косым ударом снизу въехал кулачищем в звериное ухо. Медведь, жалобно вякнув, опрокинулся, Алехан молнией метнулся к нему и дважды ударил ножом. Зверь в агонии яростно обнажил клыки, и такие же клыки открылись на искажённом злобой лице Алёхина. Он зачерпнул пригоршню снега и остудил жар сведённого судорогой рта. Такое Потёмкин увидел впервые, волна ужаса холодом обдала спину.
— Вот и подарок её императорскому высочеству, чтоб ножки не мёрзли, — натянуто улыбаясь и приходя в себя, сипло проговорил Алехан. — Чтой-то не пришла к берлоге, уехала, видать, до срока. А может, Гришка сказку сказывает... Он у нас такой — сутки бабу забавлять способен. — Алехан хохотнул и, хлопнув Потёмкина по плечу, похвалил: — А ты ништо мужик, не убоялся зверя...
11
Елизавета сидела перед камином, бездумно глядя в огонь и машинально поглаживая кошку. Целое сонмище других мяук — всех размеров и мастей — пользовалось редкой минутой одиночества своей хозяйки. Они тёрлись об её ноги, толклись на многочисленных пуфиках, чесались, умывались, заполняя полутёмную комнату уютными звуками.
Царица подняла голову, печально всмотрелась в зимний парк за окном — тих и безлюден. Скупой свет серого зимнего петербургского дня, какой бывает только в канун Рождества Христова— и ночь вроде бы не истаяла, и день так и не пришёл, — наводил тоску. Елизавета, не отрывая взгляда от окна, подняла вялую руку, позвонила. Тут же бесшумно появился камердинер Василий Иванович Чулков, разодетый по камергерскому чину, солидный и подтянутый, лишь рябоватое с детства лицо оставалось добродушным и приветливым, и не было в нём уже давно раздражавшей Елизавету лести.
Ласково взглянув на преданное лицо Чулкова, императрица спросила:
— Боле никого нет, Васенька?
— Разогнал вить всех, матушка, а то лезут — кто с прошением, кто бумагу подписать, а то и так, лишний раз на глаза показаться... — Камердинер махнул рукой. — Ну их! Невдомёк дурням, и в голову не приходит, что тебе тоже покой требуется.
— Золотая у тебя головушка, Вася, и душа добрая, дай тебя в маковку поцелую. Един ты заботник, иные что вороны — кружат, кружат, чтоб кусок урвать поболее... Что слыхать из Раненбаума и Петергофа?
— Его императорское высочество, сказывают, резвятся все, балы, куртаги, ужины да завтраки... — Он понизил голос: — Опять, слышно, голштинцев сотни две нагнал, целый обоз из Неметчины прибыл.
Елизавета озабоченно сдвинула брови, столкнула кошку с коленей.
Пороховую мину под Россию готовит, под войско российское. Надоть ревизию сделать да разогнать их... Кликнешь к вечеру канцлера Воронцова, я распоряжение сделаю.
— Ой, матушка, — покачал головой Чулков, — ты канцлеру, а он дочери своей Лизке, она — Петру Фёдоровичу, дай Бог ему многие лета, и пойдёт карусель...
— И то верно, — неодобрительно кивнула царица. — Кликни Шувалова, начальника Тайной канцелярии.
Но Василий Иванович не унимался:
— Что Воронцовы, что Шуваловы — одной масти: чёрные.
Елизавета задумчиво посмотрела на него.
— Быть бы тебе, Василий Иванович, министром моим, всё-то знаешь. — Она попыталась, сидя в кресле, переменить позу, сморщилась. Чулков, прихватив подушечку, резво подбежал, подсунул под бок. — Тогда вот что, — продолжала императрица, — позови обер-прокурора Глебова, энтот и отца родного заложит... — Выжидательно глянула на камердинера, тот с готовностью кивнул.
— А что в Петергофе? — снова спросила она.
— Все книжки читают Екатерина Алексеевна, — улыбнулся Чулков, — целыми пудами ей возит Катенька Воронцова, то бишь княгиня Дашкова нынче уж...
Елизавета усмехнулась:
— И на что ей столько читать — ослепнет до времени... А Катька Воронцова не от их семейства подослана?
— Не-ет, энта не в их породу, тоже книгочейка и горда, на козе не подъедешь. Любят они Екатерину Алексеевну...
— И откуда ты всё знаешь, Васенька? — засмеялась Елизавета.
— Эх, матушка Елизавета Петровна, у вас свой круг приятельства, у нас свой, а умишка у иного хама поболе, чем у пана.
Это императрице не понравилось, буркнула:
— Учены... куда как учены, вам бы эту учёность розгами повыбить...
— Воля ваша, государыня, вы спрашиваете, мы отвечаем. — Чулков отвесил поясной поклон.
— Ну, ин, ладно, — смягчилась Елизавета, — чего уж тут...
Прикрыв глаза, она положила руку на горло, на лбу выступила испарина.
— Душно, ой, горло захватывает... Может, окно приоткроешь?
Чулков обеспокоенно поглядел на царицу, подошёл к окну.
