— Она при деле, барышня самостоятельная, служит в Шлиссельбурге у князя Чурмантеева. Детей смотрит. Ты поезжай да скажи, что от меня послан, пусть, мол, подумает. Ежели скажет что, сам смекай. Большой шанс иметь можешь...
Мавра поднялась в карету, лакей хлопнул дверцей, вскочил на запятки, и только снежная пыль завилась вслед карете. Мирович, ещё хотевший спросить Мавру насчёт «шанса», потянулся было вслед. Резкий окрик «пади!» словно бы отбросил его в сторону. Мимо промчались санки, набитые орущей и гогочущей молодёжью в офицерском, за ними другие.
— Гвардионы гуляют, — завистливо произнёс малый в поддёвке и с узлом в руках. — Небось к Дрезденше пить да картежить. Вот жизня!
Мирович разжал ладонь, в которой светился золотой, подаренный Маврой, и решительно направился в ту сторону, куда умчались сани.
Лицо Мировича было напряжённое. Он не смотрел в карты, а уставился в глаза Гришки Орлова, а тот, как всегда, был весел, беспечен. Но Мирович что-то уловил в его взгляде и сказал:
— Мне хватит.
Орлов озадаченно крутнул головой и бросил карты на стол, тут же смел их и взял новую колоду, выбросил на стол два золотых.
— Твоя взяла. Мечем?
Мирович молча кивнул. Орлов, сдав по одной карте, кинул вторую партнёру. Мирович, едва глянув, сказал:
— Себе... ещё...
— Завтра. Мне хватит, — ответил Орлов.
— Нет, мало. — Мирович открыл свои карты.
— Ты заговорённый, что ли?
Собравшиеся вокруг стола зеваки, сочувствующие, игроки и проигравшиеся, возбуждённо загалдели.
— Иду ва-банк, — тихо, но категорично сказал Мирович.
— А ежели... чем расплатишься?
Мирович снял с шеи нательный крест, бросил его к кучке монет и драгоценных каменьев.
— Отдамся навеки в руки твои.
— В крепость, значит, в неволю? Такого не игрывали. — Орлов изумлённо вытаращился: сдурел, что ли, этот армейский подпоручик?
Мирович упрямо молчал, не отводя глаз.
Над столом была гробовая тишина. По щеке Мировича сбегала струйка пота, но глаза были безмятежны.
— Давай!
Карта...
— Ещё!
Карта...
— Ещё... Тшш... Снизу!
Карта...
Мирович собрал карты в горсть и сказал:
— Себе.
Орлов, торопясь, выбросил одну, вторую карту и с силой швырнул колоду о пол. Мирович собрал выигрыш, сунул в карман и крикнул:
— Шампанского!
В простенке меж окнами сидели за шахматной доской Потёмкин и Тимоха. Услышав взрыв восторга у карточного стола, Потёмкин сказал:
— А не просадит Гришка всю казну артиллерийскую?
— Пожалуй. С той самой поры, как стал он казначеем в цалмейстерском ведомстве, деньги только и возят из подвалов.
— Зато и гвардия ожила. Два года жалованья не платили, а тут сразу всё, и с наградными. Завтра Леоныча пришлю, пусть ещё подкинет. Фураж вздорожал, да и Пасха не за горами.
Орлов и Мирович, присев на диванчик, тянули шампанское. Перед ними стоял лакей, держа поднос — в основном уже пустая посуда. Мирович поднялся и небрежным жестом стряхнул лакею пару золотых. Был он хмелен. Сделав ручкой Орлову, пробормотал:
— Главное, поймать момент, случай не упустить. Запомни: тот не мужчина, кто раскисает. Главное, не упустить случай...
Орлов засмеялся, глядя вслед Мировичу.
— Воробей — с двух капель хмелеет. Удачлив, стервец, а дурак дураком. Я думал его в наше кумпанство к екатериновцам, да больно языком метёт. Учит меня жить, ты, говорит, случай лови... — Орлов рассмеялся. — Поедем, может? Меня у Зимнего ссодишь, заждалась небось моя телушечка.
— Я остаюсь.
Потёмкин проводил Орлова тяжёлым взглядом. И во взгляде этом, и во всклокоченных чёрных кудрях, и в жёстком разрезе рта, да и во всей нахохлившейся фигуре смолянина было нечто жутковатое.
3
Мирович перехватил Пчелкину возле крыльца чурмантеевского дома.
— Я подожду, пока придёте из церкви. Нам непременно надобно поговорить.
— Не ждите, Василий Яковлевич, и не приходите более.
— Именем любви нашей прежней заклинаю.
Пчелкина беспомощно и печально улыбнулась:
— Это жестоко, Василий Иванович, бесчеловечно, если хотите.
— Но что произошло? Мы ведь дали слово друг другу.
— Хотите правду? — Пчелкина усмехнулась. — Из вашей нужды и моей бедности богатства не сложишь.
— Я буду служить верой и правдой!
Полина язвительно и холодно отрезала:
— Кто это правдой богатства достиг?
— Я готов на всё. Должен же быть выход.
— Когда найдёте его, тогда и являйтесь.
— Поликсена Ивановна, вы ли это, моя милая и нежная?.. Вы что-то скрываете от меня. Ну, наконец, не навек же вы решили заточить себя в этой тюрьме? Я попрошу князя Чурмантеева...
— Это бесполезно и не от него зависит. Я не могу покинуть этих стен, пока не свершится воля Божья.
— Полина, Полинька... Откройте правду! Я видел Мавру Григорьевну, она считает, что...
Поликсена приложила палец к его губам: — Ни слова об этом, ни слова... Это... это же казнь смертная. — Заторопилась, засуетилась. — Девочки, скорее ко мне, скорее идёмте в церковь.
Мимо, прихрамывая, бежал сам хозяин князь Чурмантеев, на ходу оправляя мундир.
— Сойдите куда-нибудь... Быстро! Гости важные! Нельзя тут!
Мирович соступил с дорожки, но дальше пройти не успел: в воротах показались высшие чины, и он обязан был приветствовать их, замерев. Их было много: генерал-адъютант императора, рыжий, в веснушках, барон Унгерн; полицмейстер Петербурга генерал Корф; Длинный Георг, как прозвали его в войсках, главнокомандующий, дядя императора; всё более полнеющий обер-шталмейстер Лев Нарышкин; невзрачный на вид, сутуловатый Дмитрий Васильевич Волков, тайный советник его императорского величества, делившийся, впрочем, тайнами и с супругой императора. Самый невзрачный и неприметный из всех был его величество — вертлявый, весёленький и суетливый. Остренький, покрасневший на мартовском ветру носик, бледные, сильно потраченные оспой щёки, полный подбородок, полные, чуть вывернутые губы, круглые сероватые глазки...
За гостями первой руки следовало сопровождение, меж ними Потёмкин.
Припадая на больную ногу, Чурмантеев вился мелким бесом. Император обратил внимание на хромоту:
— Из героев этой дурацкой войны?
— Никак нет, Ваше Величество, намедни поскользнулся.
