Гости, привыкшие к бесноватым выходкам императора, встали, подняв бокалы. И лишь в одном месте частокол высоких куполообразных причёсок прервался — Екатерина не поднялась. Это не укрылось от взора императора. Он бросил на Екатерину бешеный взгляд:
— А ты... вы, Ваше Величество, почему не изволили встать?
— Потому что голштинская фамилия — это вы, я и наш сын. Когда здравят мою честь, я не обязана вставать.
— Кроме вас и сына есть ещё два члена нашей фамилии — мой дядя принц Жорж Голштинский и его высочество принц Голштейнбекский!
Екатерина была величественно спокойна и вроде бы не замечала беснований супруга. И всё же голос её сочился ядом, когда она произнесла своим низким и сильным голосом:
— Я надеюсь, они не обидятся, что женщина не встала. — И, выдержав паузу, сделала свой выпад: — Если они мужчины, Ваше Величество.
Кто-то поперхнулся смехом.
Пётр взорвался:
— Встать!
Екатерина кокетливым жестом поправила локон и ответила:
— Мы не на плацу, Ваше Величество.
Пётр плюхнулся на место, протянул руку к дежурному адъютанту. Тот вложил в царские перста перо, подставил чернильницу, расстелил листок бумаги. Пётр стремительно черкнул пером несколько слов и отдал Гудовичу. Весь зал, замерев, смотрел, как адъютант торжественно несёт лист бумаги с царственными словами. Екатерина развернула бумагу: «Ти дура!» Внизу растеклась клякса. Она разорвала бумагу и кинула через плечо. Пётр, наблюдавший всё это, вскочил и заорал:
— Ти — дура!
Потёмкин, стоявший неподалёку от царя за креслом своего патрона Георга Голштинского, видел, чего стоило Екатерине сохранить достоинство и сдержанность. Она неспешно поднялась, держась прямо, не теряя осанку, не засуетилась, не бросилась вон в рыданиях; она сделала общий поклон и, придерживая пальцами паутинную лёгкость кружев, вышла из зала.
Над столами висел деловитый гул: двигались ножи и вилки, позвякивали бокалы. Все делали вид, что ничего не произошло. Суетился только Пётр. Дёрнувшись туда-сюда, он за спиной наследника Павлуши наклонился к принцу Жоржу и что-то сказал. Тот выслушал с невозмутимым видом, кивнул, но опять склонился над тарелкой. Принц Голштейнбекский спросил:
— Что, Жорж?
Потёмкин напрягся, прислушиваясь.
— Велел послать дежурного коменданта к покоям императрицы и арестовать её.
— И ты думаешь...
— Не будем придавать внимания минутному капризу. Пётр слишком горячится расправиться с супругой. Подождал бы до коронации.
— Боюсь, не дождётся, у него полно сумасшедших идей.
— А откуда у дурака могут быть умные идеи?
— Боюсь, как бы нам не подпалить усы в чужом пожаре.
— Ну, до этого дело не дойдёт, народ смирен, дворянство жрёт да спит, армия в наших руках... Завтра выезжаем в Ораниенбаум всем двором?
— Так точно. Герр Потёмкин, поезжайте в штаб-квартиру, чтобы там всё было готово к отъезду.
Потёмкин вышел в комнату, где толклись адъютанты. Зрелище было весьма любопытное: по заведённому порядку они находились тут всё время, пока хозяева пировали, причём всё многочасовое бдение обязаны были находиться в строю, то есть на ногах. Ни стульев, ни скамей, ни диванов, естественно, не было, и потому все, начиная от мальчишек-пажей и до седеющих генерал-адъютантов, стояли или сидели на корточках. Некоторая дисциплинарная безответственность всё же была: наиболее беспечные и рискованные возлежали прямо на полу, кто-то, сложившись перочинным ножиком, устроился на подоконнике. Верзилу Дитриха Потёмкин отыскал в простенке между печкой и стеной — уперевшись коленками в стену, а спиной в бок печи, он спал. Потёмкин тронул его — никакого результата. Тогда, вытянувшись и изогнув голову так, как это делал принц Жорж, он сказал его голосом:
— Герр Дитрих, опять вы, скотина, бездельник этакий, спите, находясь во фрунте. Ви есть пльохо зольдат!
Дитрих под всеобщий смех вывалился из ниши и вытянулся перед Потёмкиным.
— Опять ноченьку бдил?
— Замотала совсем, кобылица этакая. — Дитрих крутнул головой, отгоняя сон.
— Лизка?
— Яволь. Её Петруша намнёт, раззадорит, а довести до кондиции не может. Вот она и кидается на меня, как тигрица голодная.
— Пошли ты её...
— С ума сошёл. А ежели царицей станет? А всё к тому идёт, — набивая трубку, размышлял предусмотрительный немец.
— А это, братец, не наши заботы. Иди к принцу, а я в штаб бумаги собирать.
— Э, принц тоже — как это по-русски? — зануда, так? Всегда дело даст.
— Герр Дитрих, ви пльохо исполняет солдацки долг! Смотреть, а то послать в Дойчланд картофель жрать!
9
Потёмкин подогнал коня к окнам особнячка и, прямо с седла забарабанил в шибку.
— Кто таков? — К стеклу прижалась физиономия поскрёбыша.
— Ослеп рази, не видишь?.. Гришка дома ли?
— Пошёл корму задать телушке. — Федька был неисправим.
— Вот пустят телушку под топор, и всем нам хана, — недовольно проворчал Потёмкин, входя в дом. — Алехан тут ли?
— Вот он я. — Алехан выходил из спальни. — Стряслось что?
— А то б я скакал ни свет ни заря... Император нынче велел взять Екатерину под арест.
— Федька! Подымай братьев!
А они и так уж подтягивались к двери — полуодетые, босые, заспанные.
— Погоди играть сполох. Длинный Георг придержал приказ: не время, говорит. Побаиваются они... Только, чаю, Орлов, не споздниться бы нам... Тот по дурости хлопнет — и всё.
— Может статься и такое... Проходи. Винца примешь?
— Мне хлеба да сала кусок бы, а то всё время торчишь за креслом, а они, заразы, пьют да жрут.
— Ничего, скоро мы им и прикурить дадим, дыхнут так уж дыхнут... Федька, тащи припас. Как твоя конная гвардия?
— И капральство, и драгуны в любой момент. Я наказал, чтоб все в казармах, по квартирам не расползаться.
— Умно. Ну, а командующего скрутишь?
— В момент, у него ко мне должок имеется. Можно и генерал-полицмейстера Корфа, он рядом живёт, а потом начнём город булгачить.
— А за нами, значит, остальные полки и его величество... Ладно, будь в готовности, а я поутру генералам доложусь, Разумовскому. Что-то они не чешутся, выжидают. После коронации хуже будет.
— Плевать на генералов нам, капралами обойдёмся... Их высокие превосходительства к раздаче наград успеют... Вот съедет двор в Ораниенбаум — и самая пора. Великий князь при маменьке в Петергофе под нашей защитой.
— Так-то оно так, только без генералов непривычно.
