— Тебе там быть ни к чему, — сказала как приказала. — Здесь понадобишься, поди стряхни пыль дорожную, отмойся, позову скоро. А мы пока с Никитой Ивановичем да с Григорием... — Екатерина вопросительно глянула на Потёмкина.
— Григорием Александровичем зовут.
— Да с Григорием Александровичем документец этот приведём в нужную форму. Ты, докладывают, в русской грамоте твёрд, а документ наиважнейший. — Екатерина помахала отречением. — Надо, чтобы Пётр Фёдорович подписал до отбытия на отдых. — Екатерина позвонила, вошёл Шкурин. — Васенька, распорядись, чтоб для его превосходительства Григория Григорьевича Орлова подготовили апартаменты, в коих жил Пётр Фёдорович.
Остолбенели все.
В том числе и «его превосходительство».
3
Его превосходительство Григорий Григорьевич Орлов, обряженный в мундир генерал-адъютанта, сшитый явно наспех, что выдавали коротковатые рукава и затянутые проймы под мышками, широко и уверенно шагал по паркету переполненного тронного зала. Лицо его излучало радость. Ещё не искушённый в ханжестве и притворстве дворцового этикета, он не скрывал чувств и не мог удержаться, чтобы не подмигнуть вчерашнему своему товарищу, щекотнуть под бочок фрейлину, оглянувшись, не следит ли кто, самодовольно крутнуться возле зеркала, взъерошить паричок юному пажу, который проходит во дворце школу церемоний и вовсе не привык к вольностям со стороны дворцовых чинов. А чин любовника, или, как тогда говорили, таланта императрицы, счастливца, которому выпал «случай», был необыкновенно высок, это знали даже пажи.
Войдя в кавалергардскую, наполненную ожидавшими своего заступления в наряд кавалергардами и адъютантами, Орлов вскинул руку к виску — если вчера он обязан был выструниваться почти перед каждым из них, то сегодня роли переменились — поручики, капитаны и даже полковники тянулись перед ним.
Лакеи, изогнувшись в поклонах, услужливо распахнули двери, и он вошёл в тронный зал, заполненный придворными и другой знатью. В людском коридоре, выгороженном линиями голубых мундиров — они стояли через пять шагов друг от друга, — улыбки белозубые и беззубые, рты накрашенные и бескровные, щёки румяные и коричневые, гладкие и в корявых морщинах, парики белые, рыжие, голубые, зелёные, чёрные на почтительно склонившихся головах... И волной идущий следом за ним гул восхищения, отдельные приветствия — почтительные, в меру сдержанные.
Это был триумф молодого фаворита.
А он шагал размашисто и целеустремлённо, направляясь к двери, ведущей в покои её величества. Разок, правда, сорвался — увидел стоящего в ряду других Ванечку — Ивана Ивановича Шувалова. Милостиво огладив его щёку — не утерпел-таки! — поощрительно сказал:
— И ты явился? Ну-ну, служи. А Пётр Иванович помер, значит? Царствие ему Небесное. — Словно бы это Царствие Небесное зависело от его, Орлова Григория, воли, и тут же отвлёкся, узрев привлекательную мордашку фрейлиночки, приласкал, тронув оголённое плечико: — Ах, хороша, милашка! — Теперь и это было ему, Григорию Орлову, дозволено.
Метресса, стоявшая рядом, выказала и лицом, и телом всяческую признательность.
Два парика в дальнем конце зала, прильнув друг к другу, перебрасывались словами-мячиками:
— Вот «случай» — вчера капрал, ноне генерал!
— Ретив, такого не стреножишь, ежели взбрыкнёт. А их, Орлят, табунок.
— А ни к чему путы — куда кобылка поведёт, туда и жеребчик пойдёт.
— Так вить и кобылка с норовом, ловко всё обстряпала!
— А дурачка кто не обыграет?
— Многовато дурачков, вишь, полна зала...
— Тшш... Её величество идут!
Парики разошлись, будто кто раздёрнул шторку.
Гремел торжественный марш. Екатерина шествовала, имея по правую руку от себя Орлова, слева шагал чинно, по-взрослому, наследник Павлуша. За ними вечно торопливая Дашкова, вальяжный Панин, дородный Разумовский, надменные статс-дамы, важные камергеры, кокетливые камер-юнкеры, затянутые в мундиры камер-юнкеры. Двор склонился низко и почтительно. Екатерина не спеша взошла на трон, и по залу пронёсся вздох. Села, оглядела зал, обратилась к обер-церемониймейстеру Льву Нарышкину:
— Кресло для его превосходительства Григория Григорьевича вот здесь поставьте, и впредь упущений не дозволять.
Кресло водрузили рядом с троном. Шелест голосов прокатился и стих. Орлов сел и принялся устраиваться поудобнее. Найдя торжественную позу и изобразив на лице государственную значимость, замер. Он хоть и был шельма шельмой, но придворной мудростью сокрытия мыслей и чувств пока не обладал, его волнение выдавала излишняя напряжённость фигуры и взгляда. Екатерина встала, все выпрямились. Орлов, оглядевшись, тоже поднялся, хотя и несколько торопливее, чем ему следовало бы по статусу. Потом он постигнет тайны этикета. А пока что можно взять со средней руки дворянина? Да и молод был — едва за двадцать пять перевалило, а большинству его сподвижников по «капральской революции» и того меньше, в пределах двадцати. Мальчишки! А поди же, сотворили историю, да ещё какую — настоящую!
— Господа, — низкий голос маленькой императрицы прозвучал торжественно и внушительно. — Его императорское величество Пётр Третий оставил трон и столицу, соизволив отречься от престола. Мы, его супруга, беря во внимание малые лета наследника Павла Петровича, дали согласие принять на себя бремя власти. Торжественная присяга, кою принесли нам армия и народ перед ликом Бога и святой церкви, обязывает нас вступить на престол немедля. Считаю своим долгом довести до сведения двора, послов иноземных и всего российского общества отречение, добровольно написанное бывшим императором. Прошу его сиятельство графа Никиту Ивановича Панина огласить документ.
Панин выступил вперёд и начал читать:
— «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное...»
4
Во двор потешной избы въехала карета, облепленная гвардейцами. Спрыгнув с подножек, запяток, облучка, разминались, ворчали, перекидывались словами. Рассвет был безрадостным и мрачным. Дул ветер, сердито шумел встревоженный лес, над вершинами деревьев тяжело влеклись рваные тучи. В глубине чащи перекликались совы. Кричала выпь. Орлов выбрался из кареты первым, крикнул во тьму:
— Вылазь, приехали, ваше благородие!
Пётр в круглой шляпе и епанче, из-под которой выглядывал жёлтый камзол, с трудом выбрался наружу, сердито заворчал:
— Ваше Величество, болван, — помазанник Божий.
— Твоё величество отмазали, и даже малости от него не осталось. Сейчас ты пьяный дурак, и всё. Берись за шею, в постелю сведу. Говорил те дорогою: остерегись, забалдеешь, а ты заладил: «Нарциска, открой, Нарциска открой». Нетто можно водку с пивом мешать? Конь и тот не вынесет. Налакался, гляди блевотиной не облейся, тогда истинно будешь помазан и вонюч... — Говорил это Орлов добродушно и назидательно, вроде бы внушая несмышлёнышу.
