Потёмкин наконец раскрыл рот:
— Ты о чём бренчишь?
— Да вот кафтан твой по ошибке взял, а там в кармане цидулок что в сумке почтовой.
— A-а, на машкераде был, фрейлины накидали.
Тимоха мечтательно завёл глаза:
— Мне б хоть одну такую...
— Всё это пташки, мелкота.
— А тебе орлицу подай, — покачал головой Розум. — Так там уже орёл сидит.
— Не вспоминай мне про него! — сквозь зубы прорычал Григорий.
Тимоха присел на диван.
— С того и тоскуешь? — Назидательно заметил: — Гляжу, ненасытный ты, Григорий. Чего уж лучше, так обласкан — к особе высочайшей приближен, чином высок, деньгами и деревней одарили — четыреста душ! — дом купил, а всё, гляди-ка, не в радость, всё ему мало.
— Мало!
— А сколько хватит? Взаправду, что ль, царицу под бочок?.. Так она не тебя, Орлова выбрала.
— Ништо, Тимоша. — Григорий вдруг приподнялся, опёрся на локоть, мечтательно вздохнув. — Дождусь своего часа, я это знаю. Только когда станется, а годы летят...
— Ой, всплакнул! — фыркнул Розум. — Двадцать давно ли сравнялось?
Потёмкин взъерошил и так взлохмаченную голову.
— Лександр Македонский в шестнадцать армией командовал, царей в плен имал.
— Эх, куда тебя качнуло... То ж — Ма-ке-дон-ский!
— А Потёмкин — фамилия хуже? По мне, Тимоша, ежели взбираться, то в самую высь, а падать, так в бездонь... И взберусь!
— И упадёшь... — тихо добавил Розум.
— Не веришь? — глянул Потёмкин полыхнувшими в гневе глазами.
— Свят, свят, свят, — перекрестился Тимоша. — Ты не заболел, часом? Может, коновала позвать, чтоб кровь пустил? Или клистир вставить, чтоб от головы оттянуло?
Потёмкин сел, сжал плечи друга ладонями, притянул к себе:
— Я своего добьюсь, понял?
Тимошка вырвался из железных лап:
— Тю, скаженный, то шуткует, а то сатанинский глаз наставит, душу пронзит... Надевай, Геракл, штаны и дуй ко двору, эстафет прислали: быть на приёме её величества.
Счастливо блеснув на друга глазами, Потёмкин как на крыльях взлетел:
— Леоныч, одежду!
Довольный произведённым эффектом, Розум ворчал:
— О, вспапашился, дуй тя горой, крыльями замахал. Погоди, а то улетишь, потом ищи тебя... Так будем ставить полотняный завод в деревне? Я уж и мастера нашёл, итальянца.
Потёмкин, натягивая штаны, деловито отозвался:
— А не скрадёт всё? Они, эти птицы залётные, сбираются, только чтоб Русь поклевать. Нажрётся — и домой. — Он выхватил рубашку из рук умильно улыбающегося Леоныча.
Сидя на диване и любуясь на вмиг повеселевшего Григория, Тимоха рассуждал:
— А надо жалованье положить доброе, чтоб воровать не стоило. Воровство приказчика от хозяйской скупости происходит. А ежели чего — в Сибирь навеки.
— И то верно, — носился по комнате Потёмкин. — Дуй, налаживай... Леоныч! Палаш!
2
Смеркалось. В Летнем саду была малая иллюминация. Среди чинно прогуливающихся по аллеям мундиров и сверкающих каменьями роскошных платьев то и дело мелькали крылатки мещан и купеческие поддёвки — одним из демократических преобразований Екатерины было открытие доступа в петербургские парки простонародью, хотя при этом и оговаривалось, что людей, дурно одетых, а наипаче того — лапотников в приличные места не допускать. Вот и стояли у входов в «приличные места» надутые городовые, оберегая празднества от «неприлично» одетых. Сегодня стражей порядка хватало и внутри — в сад пожаловала сама императрица.
Проходя мимо ротонды, откуда доносилась благозвучная и раздумчивая музыка Гайдна, Екатерина хмыкнула и сказала, обращаясь к сопровождающему её Никите Панину:
— Не пойму, чем прельщает людей музыка... По мне что Гайдн, что Бах, что Вивальди — шум в ушах, и только. Как от Петькиной скрипицы.
Панин коротко рассмеялся — ему была известна нелюбовь царицы к музыке:
— Ох, и досадил же тебе, дражайшая, покойный. Даже к музыке охоту убил.
Екатерина тряхнула волосами:
— О мёртвых или хорошо, или ничего. Но, — посмотрела она на Панина потемневшими глазами, — правда есть правда: не жизнь с ним, а мука была, потому и содрогаюсь, вспоминаючи.
Никита Иванович сочувственно покачал головой, и несколько шагов они шли молча. Потом, взглянув на освещённое иллюминацией лицо Екатерины, Панин снова заговорил, теперь уже совсем другим тоном — вкрадчивым:
— Так-то оно так, да не все судят о царе покойном, как ты.
Угадав недосказанное, Екатерина подняла на него глаза:
— Вас это тревожит, Никита Иванович?
Он осмотрелся — свита замерла в отдалении, остановились кавалергарды сопровождения. Лишь наследник с двумя пажами играли в пятнашки неподалёку. И всё же граф понизил голос:
— Слухи расходятся, что не умер Пётр Фёдорович, а, свергнутый насильно, скрылся, выжидая своего часа.
— Мне доносил Шешковский, — понизила голос и Екатерина. — Более того, два Петра-самозванца на допросе были и отправлены в каторгу без лишней огласки. Оба из простонародья.
— Кабы только простонародье... Среди дворян недовольство — реформы твои круты, а Петрушин указ о вольности дворянской многим потрафил. И тень супруга покойного долго будет идти впереди тебя. — Приблизясь к фонтану, Панин тронул воду пальцами, вытер их кружевным платком и, глядя куда-то мимо Екатерины, добавил: — Сомневаются также в причине смерти его, особливо учитывая безнаказанность некоторых лиц и приближение их к трону.
Императрица сверкнула глазами:
— Зачем так длинно говоришь? Моя приязнь к Орловым небо застит?
— Ты догадлива, золотко моё. Но, — смягчил тон Никита Иванович, — кто женщине сердечную слабость в вину поставит?
Екатерина, потупя взор и вздёрнув брови, сокрушённо вздохнула:
— Чего торопят? Не идти же мне под венец с Григорием до окончания траура?..
Старый лис попался на приманку — он вздрогнул и, не сумев сдержать возмущение, почти крикнул:
— Только не это! — Спохватился и, притушив гнев, договорил всё же категорично: — Вдова императора Петра вольна править, а госпожа Орлова и дня не будет на престоле. Слишком зелен род, чтоб в высочествах ходить.
Екатерина, приблизив лицо, спросила с ехидцей:
— Может, не Орловы возводили меня на трон?
Панин упрямо мотнул крупной головой:
— На трон, сладчайшая ты наша, возводили тебя мы, родовитое дворянство... хотя и руками Орловых... — Он помолчал, глядя, как бегает по парку наследник, и добавил: Да и Павлуша есть — законный наследник.
