— Полинька! — бормотал счастливый Мирович. — Поликсена Ивановна! Вас ли вижу, любовь моя?
Дед, который был, видать, не только глух, но и глуповат, подойдя ближе, опять гукнул:
— Вам кого?
Поликсена Ивановна тщетно пыталась разъять руки Мировича — он держал её крепко, не понимая, что ей неудобно стоять на перелазе, и твердил:
— Любовь моя... нежданная... Полинька...
Наконец не выдержав, она сердито сказала:
— Да отпустите же мои ноги, я упаду!
Лишь этот окрик привёл Мировича в чувство, и он, поднявшись, помог ей сойти с доски, а она, оглядев его, растерянно пробормотала:
— Вы ли это, Василий Яковлевич?
— Я, Полинька... Поликсена Ивановна... Я сейчас, минутку... сейчас переоденусь, приведу себя в порядок... присядьте, вот колода... У нас тут, извините, всё попросту...
— Не утруждайтесь! — испуганно замахала на него руками Поликсена, придя в ужас при мысли, что ей здесь придётся пробыть долго. — Я на минуту, и дальше поеду...
— Нет, нет, нет!.. Не ждал, не чаял, не надеялся... Как вы на мои письма ответ не давали, так и осел в глуши, послал прошение об отставке. — Он всё заглядывал ей в глаза.
А дед всё не отставал:
— Вам кого?
— Меня, дед Божко, меня! — радостно закричал ему прямо в ухо Мирович.
Дед умильно закивал, а Поликсена тронула платочком колоду и раздумала садиться, её не ослеплённый страстью разум быстро оценил ситуацию.
— Пройдём до кареты, Василий Яковлевич. У меня в самом деле времени нету. Мы с девочками проездом до Киева, думаю, дай загляну... — Пройдя вперёд, она обернулась и, раздражённо взглянув на деда, который с заинтересованным выражением лица усаживался на колоду с явным намерением понаблюдать за ними, добавила: — Не огорчайтесь домашним видом, проводите.
Мирович послушно пошёл за ней. Поликсена решительно шагнула на перелаз, он подал ей руку, сам прыгнул вслед — молодец молодцом.
Молча пройдя несколько метров, они остановились в прохладной тени плакучей ивы. Поликсена, критически осмотрев бывшего жениха, сразу взяла быка за рога.
— Не ожидала вас найти в таком состоянии, — жёстко начала она. — Получив стихи ваши о несчастном голубе, подумала: наконец-то герой мой решился взломать клетку несчастного принца... наконец свершится наша мечта о совместном счастии. Поверила, дурочка...
По лицу Мировича расползлось виноватое выражение.
— Я, Поликсена Ивановна... — Его пальцы забегали по обтёрханному мундиру, хватаясь за те места, где прежде были пуговицы, пытались соединить края ворота, приложить и прижать оборванный лоскут...
— ...И полетела, думая увидеть сокола, а встретила... — Она помолчала и безжалостно добавила: — Ворона.
— Полинька, — взмолился Мирович, — не убивай, не смотри на вид мой!
Поликсена, утирая несуществующие слёзы, отвернулась, будто стыдясь слабости. Всхлипнув, продолжала:
— Если бы вы знали, как стонет народ под игом деспотии, как зреет гнев... В Петербурге составилась могущественная партия в поддержку бедного Иванушки, и вас поддержат, лишь откроете дверь темницы. Я думала, надеялась, а вы, оказывается... один поэтический марьяж, чтоб завладеть сердцем сироты.
— Полинька, любовь моя! — Не голосом, сердцем крикнул Мирович. — Я немедленно вернусь в полк! — Он попытался схватить её за руки. — Я совершу подвиг во славу любви и народа! Я... — Он захлебнулся словами.
Поликсена, всё ещё отирая сухие слёзы, всмотрелась исподтишка в лицо своего героя — бледен, чёрным пламенем полыхают расширенные зрачки глаз, пот выступил на лбу. Короче, возлюбленный был в той степени исступления, которая позволяла ей считать свою миссию выполненной. Довольная улыбка, мелькнувшая было на её губах, снова сменилась беспокойством: Мирович бухнулся на колени, пытаясь обхватить её ноги. К счастью, раздался конский топот, застучали колёса, из-за зарослей ивняка показалась карета. Поликсена вдруг расщедрилась — подняв Мировича с колен, обняла его, поцеловала в губы.
— Я надеюсь, я жду... в ссылке моей... — страстно зашептала она. — Освободи его и меня. Жду, Васенька. — Она быстро перекрестила обалдевшего от счастья беднягу и юркнула в карету.
Ещё один — воздушный — поцелуй, и кони тронулись. Мирович побежал следом, глотая пыль, потом остановился, проводил взглядом исчезающую за поворотом коляску и забормотал, растерянно глядя, как взвихренный песок медленно оседает, стелется по земле, по траве, по цветам:
— Было — не было?.. Видение, ангел мой... Пыль...
5
Потёмкин, стоя у зеркала в залитой светом гостиной, осматривал себя — всё ли ладно? Всё было ладно: мундир сидел как влитой, алый шарф с элегантной небрежностью охватывал шею, кидая отблеск на смуглые щёки, чёрные кудри красиво обрамляли выпуклый лоб, большие ясные глаза глядели весело. Отступив и прищурившись, Потёмкин представил, как ему пошла бы, скажем, алмазная зернь на золоте эполет, голубая лента через плечо да две-три звезды — больше и не надо. Видение так ясно представилось ему, что Потёмкин на миг зажмурился, — ей-ей, здорово!..
— Пардон, месье... Ах, Григорий Александрович!
Открыв глаза, Потёмкин увидел в зеркале нечто бело-розовое, воздушное, вспенившееся кружевом за его спиной. Умело подчёркнутые краской глазки-вишенки, жаркий огонь нарумяненных щёк, сложенные сердечком губки будто ждут поцелуя, ещё одно сердечко — мушка, прилепленная немного ниже и сбоку от уголка рта, — говорит, что дама нынче находится в весьма игривом настроении...
— Пардон, мадам.
Поклонившись, Потёмкин успел увидеть, как из рук небесного создания выпорхнул платочек и, кружась, опустился возле его туфли.
— Ах! — кокетливо воскликнула дама — они чуть не стукнулись лбами, склоняясь за платочком. Прошептала: — Жду вас нынче во втором часу.
— Извольте, мадам. — Потёмкин снова склонил голову, не то отдавая дань вежливости, не то подтверждая, что аванс принят.
— Мерси, месье...
— Варенька... э... ты что... э... замешкалась? — Теперь в зеркале появился коричневый, покрытый сеткой морщин лик с двумя белесоватыми бусинками глаз, рот, прорезанный чуть ниже пуговки носа, расползся в улыбке, открывая десны с остатками зубов: — Мой поклон, господин Потёмкин.
— Иду, милый. — Одарив Потёмкина на прощание обворожительным взглядом, дама поплыла из комнаты, колыша куполом юбок.
Она вынуждена держать локоток на отлёте, чтобы «милый» мог уцепиться, и вот он уже тащится за супругой — маленький, тонконогий, с негнущимися коленками, незначительный, будто шлюпка за кормой бригантины.
Усмехнувшись им вслед, Потёмкин нырнул в водоворот париков, фижм, мундиров и, кивая во все стороны, целеустремлённо двинулся вперёд, едва заметно поводя головой в такт нежной музыке.
