— Кто к заговору причастен?
Шешковский развёл руками, и брови-щёточки снова полезли на лоб.
— То-то и то, что вроде заговора нет. Я его и так пытал, и этак — сам, говорит, задумал, сам и совершил, иного сказа нет.
— Безумие какое-то. Может, на исповеди заговорит?
— Я заметил, что набожен он, тут ему попика своего и подсунул. Пустая затея: сам, сам, сам. Попробую на дыбу поднять...
— Нет! — гневно вскрикнула Екатерина. — Только не это. А твой человек где был в час разбоя?
— Среди солдат оборонявших.
— И... кто его?..
— Пристав в согласии с приказом тайным.
— А защитить было нельзя?
— Когда ворвались в каземат, всё было сделано.
— Упокой, Господи, душу раба Твоего. — Екатерина перекрестилась. — Стёпа, значит, так: приставов чтоб к завтрашнему дню в столице и духу не было, наградные сегодня им вручат; взять подписку о неразглашении. Солдат и офицеров, бывших при случае там, в дальние гарнизоны пожизненно и тож с подпиской о молчании. И никаких пыток. Ясно?
— Ясненько... так я пошёл?
Екатерина кивнула, и Шешковский растворился.
Она дёрнула сонетку. Вошёл Шкурин.
— Панин здесь? Зови.
— А ванну?
— Через минуту буду.
— Здравствуйте, дражайшая наша Екатерина Алексеевна, — разулыбался Панин, едва переступив порог.
— Добрый день, — сухо кивнула Екатерина, не села и не предложила ему. — Хотя какой он добрый, стоит отлучиться на неделю, как тут то пожар, то бунт... Прошу вас, Никита Иванович, незамедлительно представить на утверждение состав суда по делу Мировича.
— Считайте, что уже у вас на столе. А указания какие-нибудь особые-с будут? — вкрадчиво и осторожно спросил он, а в глазах заиграли хитринки.
— Никаких, кроме как в ходе следствия пыток не применять. Восторженный молодой человек, похоже, не очень понимал, на что идёт.
— Так и аттестовать ваше мнение суду, чтобы не очень строжились?
— Что? — низким и грозным голосом вопросила императрица. — Вы хотите, чтобы это цареубийство повесили на меня? Я, право, поражаюсь иной раз вашим пируэтам, Никита Иванович. Друг вы мне или враг?
Изумлённо глядя на императрицу, Панин чуть не задохнулся, будто жабу ртом поймал.
Глава третья
РАСПЛАТА
1
У изголовья кровати, где лежал Потёмкин, горела одинокая свеча. Оттого что она была косо вставлена в подсвечник, пламя то вытягивалось длинным языком, то спадало, трепеща. По лицу, мечущегося в беспамятстве Григория бегали тени, и оно, поросшее многодневной щетиной, обильно изукрашенное кровоподтёками, казалось ещё более страшным. Особенно правая сторона — часть лба, скула, щека сплошной синяк, опухоль закрыла глаз. Женщина в лиловом платье, с наполовину скрытым тёмным платком лицом смачивала в тазе полотенце и вполголоса приговаривала:
— Спас Пречистая Богородица, Егитирия Казанская, Един Бог Иисус Христос, святой Николай Чудотворец... Спаси и сохрани раба Божия Григория всякий день, и всякий час, и всякое время — и во дни и в нощи, по век его и по смерть, обереги и от воды, и от земли, и от зелья отравного, от старого, от малого, от девицы и от вдовицы, от холостого и от женатого. Сохрани и помилуй, Господи, сохрани и помилуй. — Она приложила полотенце к голове Потёмкина, мягкой тряпицей, смоченной в берестяной баклажке, легко прикоснулась к синякам и ссадинам, ладонью оглаживая небритые щёки.
Глаз Потёмкина открылся, но взгляд лишён сознания, неосмыслен. Из правого, заплывшего глаза сбежала слеза. Женщина встрепенулась, быстро замахала ладошкой, подгоняя к груди больного воздух, принялась дуть в лицо. Но веко медленно опустилось.
...Тускнеет, размывается женский лик, который увидел приходящий в сознание Потёмкин, вот уже обозначился лишь тёмный силуэт, затем черты лица опять проясняются, выплывают из тьмы, но это уже другой образ, и свет стал иным — не тускло-желтоватым, а бурым, скорее красноватым, как отблеск пожара, напряжённым и жарким... Екатерина смотрела на него, сурово и требовательно вопрошая:
— Вы почему не являетесь на службу ко двору?
— Неможется мне, государыня. — Потёмкин попытался встать, но Екатерина придавила его к постели и зашептала:
— Лежи, милый. — Но тут же посуровела и, презрительно скривив рот, сказала: — Врёшь, Григорий Александрович, манкируешь службой.
— Я хочу пить.
...Образ Екатерины непостижимо как сменился незнакомым женским ликом, и Григорий слышит нежно сказанные слова:
— Пейте, пейте, родненький. Вот так, так... — И снова наплывает мгла, и в ней недобрый лик Екатерины, но из глаз её катятся слёзы, она жалуется: — Я одинока и беззащитна. Кругом волки, и все рвут: дай, дай, дай! Тело дай, дай богатства, дай власть, а я — я только женщина...
— Гони их, матушка! — Потёмкин вскинулся, но Екатерина придержала его и уговаривает нежным, ласковым голосом:
— Лежите, милый, лежите...
— Они алчны и кровожадны, особенно Орлов, а мне ты веры не даёшь! — неистовствует Григорий.
— Неправда, ты нужен мне, Григорий.
— Да, я твоя опора, и я люблю тебя.
— ...Привстань, привстань, Гришенька, родной мой. — Голос Екатерины изменился, и она стала отдаляться. — Чуть повернись. Вот так, пиявочки поставим...
Возле кровати возилась женщина в лиловом платье, ей помогал одетый в полукафтанье седовласый доктор.
Вошёл Леоныч и сказал:
— Шла бы ты отдохнуть, я посижу. Пусти, я дохтуру подсоблю, женскими ли руками тушу этакую ворочать.
— Мне вовсе не тяжело, — возражала женщина, но уступила место и отошла в сторонку. — Вот посижу немного, а то и прилягу чуток. — Она легла на тюфячок, постеленный возле кровати, и тут же уснула.
— Силы цыплячьи, а упрямство ослиное, — добродушно ворчит Леоныч.
— Он на память приходит — я правильно на русски спросил? — Доктор смущённо улыбается.
— Дёргается, иной раз бормочет что-то, Катерину поминает, а в разум не входит... Нет, не входит.
— Так, так, так. Будем кров пускать... Ви мне мешайт, пустить, то есть пусти ближе, буду пустить. Тьфу, проклятый язык — пускать, пустить.
Леоныч отошёл к окну и долго смотрел, как по двору неприкаянно ходит конь. Конь временами останавливался, втягивал ноздрями воздух и издавал короткое ржание. Не услышав отклика, звал ещё и ещё раз.
— А я летел как оглашённый, — сокрушался Тимоха Розум, склонившись над горящим зевом камина и шуруя в нём кочергой. — Обрадовать хотел — запустили уже заводец полотняный в имении Григория Александровича, на армию поставка началась, счас деньгу только успевай считать... Леоныч, ты б не хотел поехать в деревню управляющим?
