— Я требую, — загремел его голос, когда Цертелев предоставил ему полковника-турка, — чтобы ваши солдаты вышли из редута, бросили оружие и без него шли за нашу цепь. Иначе я опять открываю огонь и прикажу всем своим полкам штурмовать Телиш. На размышления — полчаса!
Опять потекли томительные, бесконечно долгие минуты напряжённого ожидания... Опять то учащённо бились, то замирали многие сердца. Мучительный вопрос решался: сдастся Телиш или придётся штурмовать эту твердыню?.. Всякий, кто мог, ежеминутно взглядывал на часы. Но Телиш молчал, по-прежнему грозный, таинственный...
В этом молчании так близко стоявших друг к другу врагов чуялось нечто неизбежно роковое. Что Телиш должен был пасть перед русской силой — это было неизбежно. Но что, если на помощь Измаилу-паше подоспеет со стороны Балкан, черневших на горизонте бездушной массой, Шефкет-паша?.. Ведь он совсем близко. Разведчики донесли, что софийская турецкая армия стоит частью в Радомирцах и Яблонице у подошвы Балкан, частью в Орхание и Этрополе — горных городках. Если только успеет Шефкет-паша бросить к Телишу свои таборы редифов, низамов и мустахфизов
[65], упорная и кровопролитная битва тоже будет неизбежна.
Затихли все, кто был на кургане около генерала. Сам Гурко хотя с виду сохранял спокойствие, но всё-таки на лице у него было волнение. Затихли и гренадеры с московцами, лежавшие под батареями. Со стороны Телиша тоже не доносилось ни звука.
К лежавшим под прикрытием полкам уже подобрались со своими носилками санитары, эти грозные предвестники наступающей мясорубки. Солдатики только косились на их повязки, и не хватало у бедняков силы воли отделаться от мысли о том, что кому-то из них придётся в этот день лежать на этом пропитанном кровью, затвердевшем от неё холсте носилок...
Гранитов, подобравшийся к линии солдат вместе с товарищами, лежал без движений. Им овладело всецело впечатление переживаемой минуты. Он понимал эту мёртвую тишину на предтелишской равнине и точно так же, как и все, кто ни был здесь, страшился того мгновения, когда истекут роковые полчаса, и когда, если над турецкими укреплениями не появится белого флага, с кургана, где ожидал генерал, подан будет сигнал начать штурм...
Вздох тысячи грудей, словно шелест налетевшего веерка, пронёсся по полю... Над передним редутом Телица медленно вползало на флагшток белое полотнище... турецкая твердыня сдавалась безусловно на милость победителя...
Поле мгновенно ожило. Солдаты кидались в объятия друг друга, артиллеристы со слезами на глазах обнимали и целовали свои пушки... Ведь это они в этом бою предупредили все ужасы кровопролития, благодаря только им, разгромившим турецкую твердыню, не понадобилось штурма... Трепещущее, радостное, восторженное «ура!» пронеслось по долине. Белый флаг над Телишем колыхался, развеваемый ветром. Толпами выходили на шоссе и бросали ружья защитники редутов. Показался на шоссе и сидевший верхом на лошади маленький толстенький человечек — Измаил-Хаки-паша, комендант Телиша...
Сурово обошёлся с ним генерал Гурко. В злополучный день 12 октября, когда егеря кинулись на штурм Телиша, на поде битвы остались их раненые товарищи. Что случилось с ними, было неизвестно... На вопрос Гурко — где русские раненые? — турецкий генерал, смутившись и покраснев, ответил, что не знает...
А в это время из-под Телиша неслись уже негодующие крики русских воинов: они узнали, что стало с их товарищами, они нашли их...
Когда много лет спустя Николай Гранитов сравнивал впечатления, вынесенные им из-под Горнего Дубняка и из-под Телиша, при одном воспоминании о том зрелище, которое явилось его взору на поле под выстрелами турецких телишских редутов, гнев всегда овладевал им, человеком всегда миролюбивым и беззлобным, искренне проникнутым чувством всепрощения и сострадания к людям... руки его невольно сжимались в кулаки, глаза увлажнялись...
Там, под Горним Дубняком, смерть была везде и всюду, но там была смерть героев, смерть воинов. Люди шли туда и знали, что их ждут страдания, но вместе с тем и были уверены, что как только будет возможно, страдания их будут облегчены. Здесь же под Телишем смерть была полна невозможного мучения, дикого зверства и совершенно непонятной в человеческом существе, совершенно ненужной жестокости...
Николай Гранитов одним из первых вместе с санитарами подбежал к полю под выстрелами Телиша. Там он увидел плачущих солдат и скоро понял причину этих слёз... Повсюду вокруг редутов в тех направлениях, где шли 12 октября егеря на штурм, валялись обнажённые трупы... Это были павшие на поле битвы русские воины. Все оставшиеся под Телишем егеря, не мертвецы, а только раненые, были добиты турками, и злодеи, видно, тешили свои зверские сердца их предсмертными муками. Кто был убит на месте, тела тех оставались нетронутыми. Раненые же умирали медленной смертью: изверги замучивали их... Отрезанные головы и сосчитать было трудно, одни тела озверевшие люди — люди только по имени — буквально изрешетили ударами штыков, ножей и сабель, у других вырывали из живого тела куски мяса, у многих вырезаны были бока, раскрыты груди, у некоторых — вырваны сердца... Находили тела с вырубленными на них сабельными ударами крестами и турецкими надписями. Были трупы с обожжёнными лицами, головами, руками и ногами; на груди некоторых мучеников зверье в человеческом образе разводило огонь.
И не было сомнений, что все зверства были совершены над ещё живыми мучениками.
Теперь Гранитов слышал, как солдаты громко высказывали сожаление, что не было штурма... Яростный ропот их разносился по всему полю. Бледные лица, орошённые слезами, были искажены гневом. Казалось, что сойди кто-нибудь из них с ума от этого ужаса и кинься на сдавшихся врагов в эти мгновения, за ним последуют все, забывая даже о дисциплине. Но, к счастью, этого не случилось... Долг и честь удержали гвардейцев от мести за замученных товарищей.
На другой день, совершая панихиду по убиенным и мученикам, горькими слезами плакал священник, плакал и помогавший ему служка-солдат, плакало, как будто, само небо крупными каплями дождя, проливавшегося над полем мучений и смерти.
В братской могиле преданы были земле тела почивших на поле брани егерей. Восемнадцатого октября в Горнем Дубняке похоронены были погибшие под Телишем полковник егерей Мебес
[66], командир 1-го батальона и ротные командиры Шильдбах, Перепилица и Созимский, тела которых перевезли с места их ужасной кончины. Остатки егерского полка провожали своих офицеров. Уныло, за душу хватая, неслись под сереньким осенним небом звуки похоронного марша. Хмурые, с увлажнёнными глазами шли за носилками — с прахом мучеников — и офицеры, и солдаты. На курганчике, у селения Горнего Дубняка выкопали могилы и обложили внутри соломой. Гробов не было, их заменили простынями. Рыдания слышались вокруг, когда тела мучеников все вместе были опущены в их последнее земное убежище. Захлёбываясь слезами, возгласил священнослужитель вечную память, прибавил к четырём именам похороненных ещё два имени офицеров, тела которых остались не найденными. Солома покрыла убиенных, над ними вырос могильный курган, и уныло воздвигнулся простой деревянный крест, словно вырос он из рыхлой земли. Прогремели залпы, ещё несколько минут — и могила русских мучеников среди болгарской равнины осталась одинокой...
