Ещё меньше теперь надежды на спасение у Османа-паши. Султан за «Третью Плевну», за храбрость пожаловал своему «гази» золотую саблю, но теперь уже ничто не поможет «непобедимому». С каждым днём роковой для него исход всё ближе и ближе.
А к русским идут радостные вести. Шестого ноября пал самый грозный оплот турецкого могущества в Малой Азии — неприступный Карс.
Однако счастье слепо. Оно рассыпает свои дары, само не зная, куда попадают они...
Двадцать второго ноября произошло несчастное для освободителей Болгарии дело у Марени и Елены. Выбыли из строя полсотни офицеров и 1800 нижних чинов; были потеряны одиннадцать орудий; семь из них, увы, достались туркам...
Но всё-таки роковая Плевна была при последнем издыхании.
Это замечалось по всему. Осман-паша выгнал из Плевны всех жителей, с их уцелевшим домашним скарбом даже. Он, вероятно, надеялся на милосердие русских, но на этот раз ошибся. Плевненцев загнали обратно. Ведь они были лишними ртами в Плевне. Русским же было уже известно, что и солдатам Османа-паши не хватает довольствия, что порцию защитников города урезали до крайней степени...
Тогда Осман-паша прогнал из Плевны башибузуков, черкесов и всех, кто не был ему полезен. Но русские и их вернули ему обратно.
Появились перебежчики. Перебегали не только находившиеся в рядах османовской армии болгары и западные европейцы, которых было у Османа порядочное количество, прибежал к русским обезумевший от голода дезертир-татарин, передавшийся туркам ещё при первой здесь с ними встрече русских.
Все они говорили, что в Плевне голод, что солдаты Османа ропщут, что со дня на день можно ожидать или сдачи города, или решительной попытки прорваться.
Ждать — ждали с нетерпением. Но живое кольцо всё-таки суживалось.
Жестоко каялся Алексей Петрович Коралов из-за того, что бросил казавшуюся ему несчастливой 14-ю драгомировскую дивизию. Он побыл и в «Первой», и во «Второй» Плевнах, но всё-таки на груди у него не было заветного белого крестика, а сам он чувствовал, что заслуживает его... Везде он кидался первым в огонь, вскакивал первым на брустверы. Бог уже знает, по какой случайности все его подвиги проходили незамеченными даже товарищами. Слишком много было храбрецов в Архангелогородском полку, чтобы кого-нибудь там мог удивить рвавшийся постоянно в бой вольноопределяющийся. Коралов нервничал, злился, но ничего не мог поделать. Белого креста на грудь не выпросишь — его нужно заслужить.
А тут, после «Второй Плевны», увели от города всю 5-ю дивизию. Её сменили румыны и плевненские герои, архангелогородцы и вологодцы, только 25 ноября явились опять на реку Вид, где и заняли позиции в самом тылу осаждавших в этом месте Османа-пашу гвардейских дивизий.
Нельзя сказать, чтобы для Коралова эти месяцы, проведённые в боях, прошли совершенно бесполезно. Он был всё время на виду у своих начальников. Если бы у него был сдан экзамен в военном училище, он стал бы давно уже офицером, но экзамен не был сдан, и Алексеи всегда являлся только «исправляющим должность». Это понятно, не удовлетворяло его. Он страстно желал, что бы у него на груди красовался беленький крестик, а тут судьба, словно играя, обходила его, и с отходом дивизии от Плевны пропала и возможность отличиться в бою.
Когда Архангелогородский полк явился к Виду, надежды Коралова опять воскресли. Он, воспрянув духом, стал весел и скорбел только о том, что архангелогородцы не выдвинуты на передовые позиции, а стоят в самом тылу. Он было сделал попытку как-нибудь присоединиться к скобелевцам на Зелёных горах, но это не удалось.
Однако на скобелевской позиции ему всё-таки как-то выпал случай побывать. Он был крайне удивлён, узнав, что главная траншея носила там громкое название Невского проспекта. Об этом свидетельствовали даже прибитые к столбам таблички, на которых сие пышное наименование чётко вывели углём. В Невский проспект на Зелёных горах вдавалась Большая Морская — то есть боковая широкая траншея. Здесь отдыхавшие солдатики гуляли в свободные часы и чувствовали себя гораздо лучше, чем на Невском проспекте или на Большой Морской далёкого Петербурга.
— Эх, кабы отсюда пошёл на нас Осман-то! — говорил Коралову знакомый ему унтер-офицер, к которому он пришёл в гости. — Уж постарались бы мы, уж поднесли бы нашему Михаилу Дмитричу подарок...
Везде были свои мечты, свои надежды. Коралов мечтал о Георгии для себя, скобелевцы мечтали, как бы порадовать новой победой своего кумира.
Коралов пробыл на Зелёных горах, пока не начались сумерки. Идти ему предстояло к своему полку достаточно далеко. Поэтому приходилось торопиться.
— Что-то сегодня турки притихли! — сказал, провожая его, приятель.
— А и в самом деле! Совсем даже и не стреляют! — согласился Коралов, давно уже заметивший, как постепенно всё слабела обычно несмолкавшая турецкая пальба.
Он ушёл, думая об этом.
Внезапное молчание турецких стрелков не осталось незамеченным и на Зелёных горах. Уже более часа ни одна пуля не просвистела над Невским проспектом. Это уже совсем небывалое событие! Такого часа давным-давно никто припомнить не мог. Турки и ночью ведь осыпали русских пулями.
Скобелев выслал особый секрет посмотреть, что делается в соседних траншеях и на ближайшем редуте. Секрет вернулся и доложил, что траншеи пусты, а редут сейчас покидается турками... Не было сомнения, что турки уходили из Плевны... Куда? На Зелёных горах, конечно, знать этого не могли. Одно только было ясно Белому генералу, что Осман минует его и выходит своими таборами на кого-то другого...
Честь пленить знаменитого полководца ускользала от русского героя.
Делать было нечего...
К главнокомандующему с Зелёных гор полетела телеграмма...
Это был вечер 28 ноября.
Коралов между тем шагал по дороге к расположению своего полка. Большую часть пути ему удалось проехать на повозке, подвозившей съестные припасы к одному из гренадерских полков. Шагать всё-таки приходилось достаточно далеко. Чтобы сократить расстояние, Алексей смело пошёл по огромной лощине, надеясь, что турки не углядят одинокого пешехода. Он шёл, всё ещё думая о странной тишине в турецких траншеях против Зелёных гор.
«Словно у нас в тылу! — размышлял он. — Пуля — редкость... А ещё прославленные герои! Ещё говорят про Зелёные горы — опаснейший пункт!»
Некий странный шум заставил Алексея остановиться. Он насторожился и прислушался, потом прилёг на землю и приложил к ней ухо. До него ясно донеслись отдалённое скрипение колёс и неясный говор. Движение, насколько можно было судить, имело место ещё очень далеко, но инстинкт подсказал Коралову, что это могло значить...
«Турки уходят!» — сообразил он и, вскочив на ноги, кинулся бежать в сторону русских аванпостов.
После долгого бега он наткнулся на передовых гвардейских кавалеристов. Его приняли было за перебежчика и решили отправить под конвоем на позицию. Коралов и сам того же желал.
