Степь перед озером представляла зрелище тоже необычайное. Пущенных в атаку казаков было пять сотен, и они неслись по степи в две линии. Всюду слышались вопли и крики, раскаты залпов из ружей. Линии казаков скоро были прорваны брошенными на пути арбами со всяким домашним скарбом. Покинутые без пастухов стада овец и коз мешали движению. Везде были груды трупов, корчились раненые. Вот туркмен лежит на песке; голова у него пробита пулей. Немного дальше казак свалился с ужасной сабельной раной на лице. Там несколько женщин с тремя, четырьмя детьми сидят, жалобно плача, рыдая, моля о пощаде. Ещё дальше целая куча арб и телег, ковров и одеял, перемешанных с мешками, наполненными зерном, огромными узлами и вьюками, кухонной посудой и всякой рухлядью...
В семь часов вечера кончено было преследование (дело это происходило 9 июля), и на другой день отряд пошёл далее по Хазаватскому каналу. 13 июля он остановился в Змукшире, туркменской крепости, откуда генерал Головачёв послал в Ильяллу юмудам сказать, чтобы они покорились и шли к нему с повинной.
Однако юмуды крепко надеялись на свою численность.
— Нас не одна тысяча, а сто! — ответили они русскому генералу. — Вы вторглись в нашу страну, и жестокое будет вам за это наказание.
После такого ответа Головачёв решился идти далее. 15 июля у становища Чандыр на русский отряд набросилось десятитысячное скопище местных. Нападение было отчаянное. Каждый всадник вёз на своём коне ещё одного товарища. Подскакав прямо к русскому отряду, последние спрыгивали с коня и, надвинув на глаза свои высокие шапки, с одной лишь шашкой в руках кидались в бой. Рукопашная схватка была так горяча, что даже офицерам приходилось отбиваться от нападавших холодным оружием. Убит был подполковник Есипов, лихой командир восьмой оренбургской сотни; ранен сабельным ударом сам начальник отряда Головачёв, и ещё получили ранения несколько офицеров. Трое солдат были убиты, тридцать два — ранены. Только пушки заставили рассеяться массу нападавших. От картечи юмуды бежали, оставив на поле битвы до восьмисот убитых...
Но и этот урок не подействовал. Юмуды не покорялись, и вплоть до Ильяллы головачёвскому отряду пришлось идти, отражая постоянные нападения, впрочем не столь упорные, как под Чандыром.
Перед Ильяллы отряд Головачёва соединился с Оренбургским отрядом, а вскоре после этого оба соединившиеся отряда повёл сам генерал Кауфман, приведший ещё десять рот с 8 орудиями.
Скобелев участвовал в этом походе на юмудов, но не как начальник, а как рядовой офицер.
Скоро, однако, ему представился случай отличиться...
XIII
ЗА ПЕРВЫМ ГЕОРГИЕМ
огда в лагере под Ильяллы собрались три русских отряда, юмуды поняли, наконец, что сопротивление невозможно... Старшины всех юмудских и вообще туркменских родов явились с просьбой о помиловании. Генерал Кауфман сделал для них всё, что было возможно; рассрочил уплату повинностей и пени, предоставил вносить их не только золотом и серебром, но погашать платежи, доставляя верблюдов, провиант и даже, но это уже после того, как он убедился, что дикари действуют искренно, уменьшил взыскиваемую с них сумму в 310 тысяч рублей почти на две трети.
Юмуды успокоились, и нельзя было сомневаться более в их покорности. В туркменских степях отряду нечего было более делать, и генерал Кауфман повёл войска обратно к Хиве.
Когда подошли к Змукширу, по всему отряду прошёл слух, что подполковник Скобелев затевает совсем немыслимое дело...
Красноводский отряд полковника Маркозова, четвёртый из направленных под Хиву, не дошёл до неё и от колодцев Орта-кую должен был во избежание гибели вернуться обратно. Часть песков оставалась не исследованной, и вот это-то исследование и хотел предпринять Скобелев.
— Да ведь это же невозможно! — говорили в отрядах по поводу разведки. — Пески непроходимы. Какие колодцы, есть ли они там, на каком расстоянии друг от друга, это неизвестно... Там, может быть, такие безводные переходы, что с ума от муки сойдёшь...
— А Кауфман всё-таки разрешил Скобелеву эту рекогносцировку! — возражали более осведомлённые.
— Что он разрешил, ещё не значит, чтобы задача была исполнима... Помилуйте, целый отряд дойти не смог, а тут... Потом по пескам во всех направлениях бродят туркмены в особенности теперь, когда мы их распугали и согнали с насиженных мест. Долго ли до греха: попадёшься им в лапы — один конец — голова с плеч. Безумный риск!..
Вероятно, и сам Михаил Дмитриевич думал то же, но он всё-таки решился на опаснейшую во всех отношениях разведку...
Было шесть часов утра 4 августа 1873 года, когда из русского лагеря под Змукширом выехали шестеро туркмен... Весь лагерь сошёлся провожать их. Даже сам суровый Кауфман выехал со свитой и, пожав руку одному из «туркмен», отрывисто произнёс:
— Желаю возвращения, но на всякий случай — прощайте!..
Мнимый туркмен был — Михаил Дмитриевич Скобелев. Спутниками его были казак-уралец Андрей Лысманов и преданный слуга Михаила Дмитриевича Козловский, мещанин Николай Игнатьев, остальные трое — настоящие туркмены, проводники-джигиты Назар, Нефес-Мерген и Дурды. Кони под ними были лихие, выносливые, настоящие туркменские степняки. Кроме верховых лошадей, взяли ещё четырёх вьючных, нёсших на себе провиант и бурдюки с водой.
Лысманов и Игнатьев ехали последними; проводники были впереди, Скобелев — между ними.
— Помоги, Господи, вернуться! — истово перекрестился Игнатьев, оборачиваясь, чтобы взглянуть на восходящее солнце.
— Никто, как Бог! — согласился с ним Лысманов. — Только и на командира надейся тоже. Он у нас лихой — с ним не пропадёшь.
— Одного только боюсь: встретятся нам джигиты, сразу в нём не своего признают! — признался Игнатьев. — Вишь он какой чистый да белый...
В Скобелеве, несмотря на пёстрый халат и высокую баранью шапку, действительно трудно было бы признать питомца безводных пустынь. Да и посадка его на коне была совсем не туркменская...
Лагерь тем временем скрылся уже из виду, во все стороны от путников расстилалась голая равнина, твёрдая, глинистая, потрескавшаяся от палящего зноя. Ни малейшего признака жизни не замечалось в ней. Тоска охватывала человека при одном только взгляде на эту беспредельную даль, таившую в себе неведомые опасности. Спутники Скобелева смолкли; видно, и их сердца томила тоска, и их мучили думы о том, что ждёт впереди... Присмирели и привычные джигиты. Пустыня и их давила первозданной дикостью. Только Михаил Дмитриевич держался бодро. Лишь брови его хмуро сдвинулись да глаза как-то особенно пристально смотрели в расстилавшуюся перед ними безжизненную даль...
В тоскливом молчании ехали путники по пустыне почти шесть часов. Останавливались лишь изредка, чтобы подтянуть подпругу, поправить седло. Тогда лениво перебрасывались несколькими словами, потом снова вскакивали на коней и продолжали путь... К счастью смельчаков, они не повстречали ни одного человека. Даже признаков присутствия туркмен не было. Попадись же они на глаза диким сынам пустыни, не сдобровать бы им: гибель при такой встрече была неизбежна...
