Всё-таки это был значительный успех. Зеленогорцы получили возможность отдохнуть. А кругом разлился уже энергичный штурм остальных позиций. Дождь усилился и перешёл чуть ли не в ливень. Туман окутал Зелёные горы, а там полки, только что отбившие бешеные атаки турок, готовились сами перейти в наступление...
Верный своему правилу, что «битва — это пир для солдата», Скобелев собрался на этот кровавый бой, как на весёлый праздник. На нём были новый белый китель и свеженькая, только что с иголочки, генеральская шинель. Бороду он расчесал волосок к волоску на две стороны. Сам он был надушен, конь под ним был белый, голос его, которым он обращался к солдатам, звучал весело, уверенно. Глядя на него, бойцы даже залюбовались своим вождём и словно бы позабыли о смертной опасности, грозившей в предстоящие часы кровавого боя каждому из них.
— Здорово, богатыри! Здорово, молодцы ловчинские! — слышался среди солдатских рядов молодой звучный голос Белого генерала. — Идём на турку прямо?!
И в ответ ему, этому удальцу, только и слышалось ласковое слово:
— Уж постараемся для тебя, родимой... Одолеем турку!..
В этом ответе слышалось, что между военачальником и воинами уже установилась тесная сердечная связь, что всё сделают для своего Белого генерала эти простые душой русские люди, сделают потому, что пришло время отплатить вождю за всю его ласку, за его доброту к маленьким человечкам...
А кругом так и надрывались, оглушительно грохоча, турецкие пушки. С Кришина и Омар-табии стреляли без перерыва. Вдруг раздались стройные звуки военной музыки. Играл марш целый оркестр — это полки 16-й дивизии пошли в атаку на третий гребень Зелёных гор. В сгустившемся ещё более тумане раздалось богатырское «ура!». Это полки приветствовали, проходя, вождя. Первым начал спускаться в лощину владимирский полк, выделив вперёд боевую и резервную цепи. Врага не было видно, слышались только адский грохот и треск. Но скобелевцы шли на турок, а турки, не дожидаясь их, спускались к ним навстречу. Туман скрывал врагов друг от друга, поэтому столкновение произошло для обеих сторон неожиданно. Владимирцы подались назад, турки кинулись к ним. Весь гребень оказался покрыт Османовыми аскерами. Словно красные кровавые волны переваливались через гребень, неся с собою смерть и уничтожение. Владимирцы оправились быстро. К ним подоспели 9-й и 10-й стрелковые батальоны; подходил суздальский полк. Ружейный огонь остановил турок, и началась новая отчаянная перестрелка, только мучившая солдат и не приносившая им никакой пользы. Турки не отходили со своей высоты. Сколько ни громили их русские пушки со срединного гребня, число турок будто не уменьшалось. Осман-паша в подкрепление своим бойцам посылал всё новые и новые таборы. Положение русских становилось невыносимым. Нервы не выдерживали, бодрость падала... И в этот момент перед полками появился Белый генерал. Орлиным взором окинул он и своих, и турок, и понял, что дольше держаться нет возможности, и двинул все подошедшие к третьему гребню полки в атаку, приказывая им во что бы то ни стало сбить турок...
Громкое «ура!» было ответом на это приказание любимого командира. Вперёд бросились находившиеся позади суздальцы. Неистово выкрикивая боевой клич и ободряя им самих себя, кинулись они вперёд на скат, весь так и красневший от обилия турецких фесок. Пули турок не остановили героев. На пути суздальцы встретили владимирцев и стрелков. Они увлекли их с собой. Полки перемешались. Добравшись на сто саженей к туркам, русские всей массой кинулись на них со штыками наперевес. Турки встретили их, и закипел самый ужасный, молчаливый рукопашный бой — грудь с грудью, лицом к лицу. Недолго он длился: турки, славные воины, не выдержали богатырского удара. Третий гребень был взят и очищен от неприятеля...
XXIV
В «СЕРДЦЕ ПЛЕВНЫ»
кобелев так и поедал глазами открывавшуюся перед ним картину. Плевна была будто на ладони. Из густой зелени садов выглядывали беленькие болгарские домики, дальше поднимались острые, как иглы, минареты. Под Плевной совсем низко плавали облака порохового дыма. Восточные высоты были так окутаны им, что там ничего нельзя было разглядеть...
Впрочем Михаил Дмитриевич и не особенно всматривался туда. Там было «не его», а вот перед ним расстилалось то, что должно скоро перейти в его руки... Перед ним было «сердце Плевны» — соединённые редуты: Абдул и Реджи...
Не казались они теперь в этот дождливый пасмурный день ни страшными, ни неприступными. Просто это были огромные кучи мокрой земли и грязных камней, но отовсюду, из грубо проделанных амбразур, из отверстий, заменявших бойницы, смотрели дымившиеся жерла пушек и стволы ружей...
Редуты молчали. Видимо, и их защитники тоже утомились и теперь отдыхали, поджидая, когда опять пойдут на них русские...
Зато Кришин и Омар-табия не знали отдыха. Пушки гремели с них непрерывно. В левой стороне от главных редутов вырос новый — Садовый, как его уже называли русские, однако от главных редутов он был отдалён и представлял опасность только тогда, когда пришлось бы прорываться на него.
Было три часа пополудни. Ещё два-три часа, и должна уже наступить темнота. Покончить с редутами следовало засветло. Скобелев тяжело вздохнул и подал знак начинать атаку.
Войска уже знали, что Радишевский, или центральный, отряд был отброшен. Скобелев внимательно вглядывался в лица солдат, желая рассмотреть на них впечатление, произведённое вестью о неудаче. Но чем дольше вглядывался он, тем всё более светлело его лицо. Он не видел в солдатах ни тени уныния, ни следов упадка духа. Люди смотрели бодро, даже весело, с задором; на каждом лице как бы отпечатывалась уверенность в предстоящей победе...
Скобелев взглянул вниз, в логовину, — она вся клубилась туманом.
Полки проходили мимо своего Белого генерала, словно через сто-двести саженей их ждал парад. Знамёна были распущены, впереди шли музыканты. Так и вспыхивало «ура!», когда солдаты проходили мимо Скобелева и узнавали его. С «ура!» смешивались их приветственные крики. Вот прошли суздальцы, владимирцы и стрелки — победители этого утра, овладевшие гребнем. Словно пасть ада открылась и поглотила их — таково было впечатление, когда туман в логовине скрыл их. С редутов, которые с третьего гребня ясно были видны, затрещали безостановочные выстрелы. Турки оттуда тоже не видели наступавших, но слали пули наугад — по тому направлению, где русские должны были пройти. Пушки с обеих сторон так и грохотали. Воздух дрожал. Скобелев глаз не спускал с той полосы, где кончался туман и снова была видна мокрая, потемневшая земля... Вдруг словно бездна разверзлась, и из неё вынырнула на свет дневной небольшая кучка солдат. Вынырнула и остановилась, громко крича «ура!». Турецкие пули в одно мгновение смели несчастных. На смену им выбрались ещё несколько групп. И их ожидала та же участь. Очевидно, из тумана выбегали только наихрабрейшие. Остальные же так и застряли в непроницаемой мгле на дне лощины. Видимо, среди тумана бодрость оставила бойцов, сменившись нерешительностью. Это уже грозило и неудачей, и совершенно напрасными потерями людей, гибнувших под турецкими пулями. Скобелев нахмурил брови. В первый раз на его молодом красивом лице отразились следы тяжёлого душевного волнения. Нервным движением повернув коня, он отдал приказание идти в атаку ревельскому полку. Вспыхнуло на мгновение «ура!», и полк с распущенными знамёнами, с музыкантами впереди ринулся под скат гребня. На Зелёных горах наступила тишина. Зато турецкие редуты превратились в пулемётные машины. Не дождь, не град, а река пуль и картечи лилась в туман, через который предстояло пройти ревельцам. Теперь уже на лице Скобелева ясно отпечаталась тренога. Он оглянулся назад, под гребень: там в последнем резерве стояли всего пять батальонов — три либавских и два стрелковых — 11-й и 12-й.
