«Вот чудак-то! — думал Дукмасов про Скобелева. — Вышел чудом цел из войны, а тут ни с того ни с сего рискует вдруг жизнью перед какими-то турками!»
Далеко не прав был удалой донец. Не одно только низменное желание показать себя перед недавними врагами заставило Михаила Дмитриевича выбрать эту опасную дорогу. Нет! Не себя хотел выставить перед турками Белый генерал, он хотел доказать им, что для русских людей нет ничего невозможного. Спуск был закончен благополучно. Внизу Скобелев остановился, оглянулся на тропу, смерил гору глазами и заметил:
— Н-да! Вот видите, мы и перебрались...
Потом, немного помолчав, заметил Дукмасову:
— Глаза боятся — руки делают.
— А турки-то на нас поглядывают! — указал генералу Дукмасов на группу турецких офицеров, следивших за ними с высоты перевала.
Скобелев только улыбнулся в ответ и припустил коня.
Так старался Михаил Дмитриевич даже в дни перемирия возвеличить среди турок уважение к их недавним противникам...
Время шло быстро, скучающих не было. Скобелев наблюдал, учился и только немногие часы отдавал развлечениям. Мир уже был заключён, полки за полками уходили в Россию, корпус Скобелева, однако, оставался ещё под Константинополем.
В июле месяце казанский полк, особенно любимый Скобелевым, справлял свой полковой праздник. Задолго ещё казанцы принялись готовиться к нему. Им было известно, что на праздник явятся турецкие генералы. Михаил Дмитриевич со своей стороны принял все меры, чтобы этот день его солдаты провели как можно веселее. В день праздника прибыл к полку турецкий главнокомандующий Фуад-паша. Турку очень понравилось, что его приняли со всевозможными почестями, и что сам Белый генерал как бы признал его старшинство по чину над собой. Михаил Дмитриевич скомандовал войскам «на караул!», подскакал к Фуаду с рапортом, при объезде солдаты кричали в ответ на приветствие паши: «Здравия желаем, ваше превосходительство!». После объезда все войска прошли церемониальным маршем, и начался пир... И тут Скобелев сумел показать солдатам, что они победители. Для трёх батальонов казанцев были устроены столы в виде Георгиевских крестов, расположенных по вершинам треугольника. У основания его был разбит красиво иллюминированный флагами и вензелями офицерский пентер, а у вершины поставлен был стол в форме турецкого полумесяца, обращённого своей вогнутой стороной к столам русских героев. Турки не заметили особенностей этого расположения, но солдаты поняли мысль своего вождя, и шумное «ура!» то и дело вспыхивало за их столами. Пир удался, и даже турки вспоминали о нём с удовольствием.
В последние дни стоянки Белый генерал был обрадован приездом своей матери Ольги Николаевны. В это же время у него гостил друг его и учитель Жирарде. С заботливой нежностью ухаживал герой за этими двумя дорогими ему существами. У него не было иной семьи, кроме его богатырей-соратников, и вот явились люди, которые были близки ему с дней младенчества, с дней детства... Теперь Скобелев и Константинополь забыл. Целые вечера проходили у него в задушевных беседах, и, казалось, в эти часы не было счастливее Михаила Дмитриевича. И вдруг... в эти счастливые мгновения ворвалось, если не горе, то горькая обида...
В одно августовское утро Михаил Дмитриевич получил уведомление, что его желает видеть недавно прибывший новый главнокомандующий граф Тотлебен. Михаил Дмитриевич должен был одеться в полную парадную форму.
— Приготовьте мне скорее сюртук и шпагу! — приказал он своему денщику Лею.
Тот принёс, но едва Скобелев взглянул на драгоценное оружие, как увидел, что все бывшие на шпаге крупные бриллианты вынуты...
Он побледнел и выказал полное негодование. Лей стоял перед ним с перепуганным видом. Ясно было, что он ничего не подозревал о пропаже.
— Позови Круковского! — крикнул ему генерал.
Круковский был старшим его денщиком и в отношении Скобелева он являлся тем же, чем знаменитый Прошка у Суворова. Поляк родом, Круковский был вспыльчив и даже дерзок, но любил Михаила Дмитриевича, как нянька любит порученное её заботам дитя.
Скобелев встретил его взрывом возмущения. Но и Круковский не смог ничего ему объяснить, не зная даже о существовании на шпаге драгоценных камней.
— Знать ничего не хочу! — гневался Скобелев. — Чтобы были мне сейчас бриллианты, не то оба отправитесь в Сибирь!
Круковский в свою очередь вспылил.
— За что же в Сибирь? — заговорил он. — Почём я знаю, кто камни взял... Мало ли к вам всяких господ ходит — за всеми не усмотришь!
Только что он сказал — Скобелев и о пропаже забыл. Его гнев перешёл в ярость: один лишь намёк, что грязное преступление совершено кем-либо из близких людей, кем-либо из товарищей по сражениям, вывел Михаила Дмитриевича из себя...
Он долго не успокаивался и к Тотлебену уже не поехал.
Офицеры, окружавшие Михаила Дмитриевича, немедленно узнали о пропаже и сами произвели следствие. Виновник был обнаружен. Он оказался болгарином Узатисом, человеком облагодетельствованным Михаилом Дмитриевичем, одним из его ординарцев...
Скобелев только побледнел как полотно, когда один из офицеров сообщил об открытии вора.
— Да, Узатис... У меня их два... Кто мог подумать! — пробормотал он и потом твёрдо и ровно произнёс: — Губить его незачем... Бог с ним... Он ещё так молод, может исправиться... А вы, голубчик, мою просьбу исполните: никому об этом не говорите. Бог с ними...
Для Узатиса всё ограничилось тем, что Скобелев его и его брата отослал обратно в полк. Михаил Дмитриевич забыл об этих людях, он вычеркнул их из своей памяти, но через два года после этого братья Узатисы напомнили ему о своём существовании...
Вскоре гости Скобелева разъехались, вскоре разошлись и полки. В Болгарии остался один 4-й корпус. Михаил Дмитриевич не оставил своего любимого дела. Собирая вокруг себя офицеров, он составлял с ними планы как поступить, если вдруг турецкие армии нападут на оставшиеся полки. Шли споры, обсуждали этот вопрос со всей серьёзностью. Скучное осеннее время летело для всех незаметно.
Наконец, и скобелевский корпус возвратился в Россию и стал на постоянные квартиры около Минска...
XXXII
НОВЫЕ ВРАГИ
нимание всей России было приковано к войне с Турцией. И в Малой Азии шла борьба с упорным врагом. Там бился с турками Кавказский отдельный корпус, под Ардаганом, Карсом и на Авлиярских высотах прославивший победами Россию.
В такое тревожное время совсем было не до туркмен, живших почти бок о бок с русскими владениями.
Туркменией, или Туркменской степью, называется огромная площадь, ограниченная с запада Каспийским морем, на юге — Персией и Афганистаном, на севере — Мангышлакским полуостровом, принадлежавшим России, а на северо-востоке Бухарой и Хивой. На севере Туркмении лежит между Каспийским и Аральским морями песчаная пустыня Усть-Юрт, а на юго-востоке от неё за горным кряжем Балханы тянется южный хребет Копетдаг, отделяющий Персию от Туркмении. Хребет местами высок, и его северные скаты орошены множеством небольших речек. Эти речки, ниспадая с высот к подошве хребта, образуют не широкую, но длинную полосу земли, местами годной для жизни человека.
