Бой разгорался.
Внизу на реке всё было в полном хаосе. Выезжали на береговую отмель понтоны в разных местах. Солдаты выскакивали на берег и первое время беспомощно топтались на месте. В эти минуты сверху сыпался на них свинцовый град. Всё спуталось, перемешалось. Но всё-таки люди не пребывали в растерянности, они помнили, что им нужно делать, куда идти. По двое, по трое карабкались они на кручи. Передовые гибли, задние стреляли, укрывшись за их телами... и ползли вверх. Люди валились как подкошенные, ещё не добравшись до турок. На глазах Рождественцева мрачный штабс-капитан Ящинский, что-то крикнув своей восходившей роте, вдруг смешно замахал руками, опрокинулся всем корпусом назад и рухнул спиной на острые камни. Сергей в первые мгновения не понял, что с ним. Он равнодушно обошёл Ящинского и со штыком наперевес кинулся вперёд в низину оврага, но которому тихо струился Текир-дере. Справа высился отвесной стеной обрыв, слева берег оврага был отлогий. Отсюда слышались и «ура!», и какой-то гомон. Рождественцев понял, что налево свои, и бросился туда. Какой-то прапорщик, Сергеев, как выяснилось после, громко кричал, зовя за собой роту убитого Ящинского. Сергей, даже не соображая, что это не его рота, примкнул к собиравшимся около смелого прапорщика солдатам. Они не дивились, увидя его среди себя, и Рождественцев не удивился, очутившись между чужими. Солдаты неистово орали и стреляли вперёд, даже не целясь. Через мгновение они очутились на левом скате оврага, возле засевших там своих. Это оказались стрелки Фока. Притулившись кое-где за камнями, они стреляли из своих укрытий по туркам. Раздалась команда, и соединившиеся части с «ура!» ударили на правый окоп в штыки. Напрасно. Турки там оградили себя неприступной стеной из пуль. Русские валились один за другим, не отходя назад, но и не продвигаясь вперёд. К ним кинулась поддержать только что вскочившая в овраг с берега после выхода какая-то рота. Рождественцев разглядел только одно — впереди её был подпоручик Грегора-Швили. Юноше на мгновение припомнилась их встреча в лагере в Бею, ласка, улыбка молодого офицера; ему захотелось ещё раз взглянуть на него, он обернулся в сторону пробежавшей роты и уже не увидел Грегора-Швили. На том месте, где он был за момент до того, кучкой лежали несколько тел, шевелившихся ещё в предсмертных судорогах. Рота же была отброшена, и турки с высоты правого откоса на выбор расстреливали обречённых на смерть людей.
«Конец! Все здесь ляжем!.. Матушка, матушка, прощай!» — подумал Сергей.
В самом деле, вырваться из этого ада нечего было и думать. Вперёд не было возможности пробраться. Рои пуль смели бы перед собой всё живое. Одно ещё оставалось счастьем для русских — что турки оказались плохими стрелками. Они стреляли как попало, не целясь, но вместе с тем они подавляли горсточку русских людей значительным большинством. Откуда-то издали раздался турецкий гомон. К туркам ещё подходило подкрепление — из Вардена бежали поднятые по тревоге таборы. Участь сбившихся в овраге русских перемешавшихся рот была решена — на правый откос, где засели турки, никто не смог бы забраться.
— Чего стоишь! Иди помирать! — крикнул кто-то около Сергея.
Он оглянулся и увидел унтер-офицера своего взвода Панова. Лицо его было бледно, в то же время по нему катился пот. Несколько позади Панова Рождественцев увидел и скорее догадался, чем узнал своего же капитана Солонина. Мундир его был разорван, правая перебитая рука болталась, повиснув плетью вдоль туловища, всё лицо измазано кровью; в левой руке офицер держал револьвер.
— Братцы, голубчики, рабы Божии! — хрипло кричал Солонин. — Идите умирать скорей! Два раза не жить...
Он смолк и присел. На месте правого глаза вдруг показалось кровавое пятно.
— Капитана порешили! — взвыли с десяток голосов. — Идём! Ур-ра!..
Рождественцев чувствовал, как какая-то неведомая сила толкнула его вперёд прямо под свинцовый град. Глаза его заволоклись неким туманом. Крик, шум, гомон, выстрелы ружей, громыхание пушек... всё слилось вместе. Он приметил только промелькнувшего впереди Савчука и кинулся вслед за ним на правый откос оврага. Вверху за камнями, в клубах порохового дыма краснели турецкие фески. Сверху от них неслось теперь радостное «ура!»...
XII
MORITURI
огда Рождественцев очнулся, то понял, что стоит на гребне правого откоса. Турок поблизости не было. Сколько прошло времени, много ли, мало ли, что произошло — Сергей ничего не помнил. Как случилось, что из ложбины русские перенеслись наверх, на обрыв ската — он тоже не понимал. Одно только он чувствовал теперь — усталость. Руки и ноги словно свинцом были налиты; в голове шумело; глаза плохо видели. Он оглянулся. Кругом цепью раскинулись свои.
«Турок, стало быть, вышибли!» — совершенно равнодушно подумал он.
Сергея даже не интересовало теперь, как это случилось.
В тот момент, когда совсем отчаявшиеся солдаты перемешавшихся стрелковых и линейных рот кинулись из лощины на высоты правого ската оврага, по туркам, уже начавшим их оттуда расстреливать прицельно, вдруг ударили две картечные гранаты. Разорвавшись и обдав низамов множеством осколков, они смутили их, перепугали неожиданностью своего появления. Турок особенно ободряло до сих пор то, что со стороны русских не слышно было пушек. Турецкие стрелки, уверенные в неприступности позиций и в своей безопасности, вели бой правильно, не нервничая, не торопясь даже. Им было известно, что русских всего горсть. Каким-то образом они узнали, что их стрелкам на берегу удалось потопить понтон-паром с русскими пушками, но они не знали того, что затонувший понтон-паром был не единственный.
Действительно погиб простреленный пулями в подводную часть понтон только с двумя орудиями горной батареи. Никто не успел спастись с него. Погибли командир батареи подполковник Стрельбицкий, штабс-капитан Кобиев, подпоручик Тюрберт и десять артиллеристов. Но в то время, когда их приняли в свои пучины дунайские волны, к турецкому берегу пристал другой понтон с двумя пушками. Подпоручик Лихачёв, бывший на понтоне, принял командование батареей. Он или заметил, или угадал, где нужна его помощь. Солдаты-артиллеристы на руках подняли пушки на крутизны, и их гранаты вовремя поддержали обезумевших стрелков, помогли им взобраться на кручу и даже согнали оттуда турок.
Было уже светло. Рассвет снял покров ночи с кровавого сего места. Бой, беспорядочный, но в то же время безусловно правильный по своим конечным стремлениям, шёл в трёх местах. В глубине берега по течению Текир-дере русские уже укрепились и не подпускали к себе турок, тут же то и дело кидаясь шли на них пластуны и полторы линейные роты волынцев. Слева по течению реки, со стороны Систова сдерживали турок перемешавшиеся остаповские стрелки и линейцы. Справа к Вардену, где были стрелки из роты капитана Фока, присоединившаяся к ним 3-я стрелковая рота и перемешавшиеся между собой линейцы, оставалось самым опасным местом. Сюда направлялись главные удары турок, сюда же шли таборы их из Варденского лагеря. Отступать отсюда русским было некуда — позади них раскинулся овраг, овладеть которым им удалось только ценой крови и жизней товарищей. Здесь им оставалось или умереть всем до последнего, или во что бы то ни стало отбить наседающих турок. Помощи ждать, по крайней мере в это время, им было неоткуда. Правда, в резерве ещё поджидали две роты на берегу у круч, но люди их были заняты делом, от которого не следовало их отрывать, — они с лихорадочной поспешностью работали над устройством подъёма для тех товарищем, которые уже плыли на подмогу через Дунай с русского берега. Оставались ещё донцы — их с первой десантной очередью явилось на турецкий берег шестьдесят человек, но их нигде не было видно. Как только молодцы выскочили на турецкий берег, их сейчас же услали на Рущукскую дорогу уничтожить там телеграфную линию.
