Языки пламени. Одна из пуль попадает в край кольца зрения, ослепляя четыре градуса левой панорамы, другая уничтожает гарпун, ещё одна – контейнер на плече.
Бреннеке укладывают двух беглецов, остальные бросаются на дирекса. Схватка, последняя сцена. Они знают, что проиграли, но должны нанести как можно больше ударов. Главной целью – важнее, чем победа – является уничтожение жизни. От раны, нанесённой мачете, Сигур начинает истекать кровью, острие вошло глубоко в запястье под движимой панелью. Конструкторы не предвидели настолько близкого контакта, голубые струйки крови стекают на землю. Не предвидели, что из-за любви дирекс задержит огонь и бросится в толпу вампиров. Сделает всё, чтобы не ранить одинокую женщину.
Последний противник умирает с разорванным животом. Дымящие внутренности на тротуаре. Сигур тяжело дышит над окаменевшей матерью. Из её рук спадает конверт, открывая обуглившиеся останки ребёнка. Возвращается тишина, которая висит над Раммой, словно туман. Изгнанная лишь на миг, терпеливая и могущественная королева. В этой тишине раздаётся придушенный шёпот, единственный голос, который может родиться в гортани дирекса:
– С вами ничего не случилось?
Женщина не отвечает.
– Я отведу вас в безопасное место, пожалуйста, идите за мной. Шум борьбы приведет сюда следующие подразделения.
– Я хочу умереть, – женщина поднимает глаза на чудовище. Камуфляж перестал действовать. – Позволь мне умереть, кем бы ты ни был. Только об этом прошу тебя.
Сигур не понимает людей, они останутся для неё неисследованной загадкой. Она любит эту молодую женщину, которая склонилась возле её ног и открыла свой затылок. На белой шее серебрится цепочка. Она просит о смерти, желает этого небытия больше, чем всего остального.
– Режь, – просит она, убирая с шеи светлые пряди волос.
Из указательного пальца дирекса выдвигается коготь, – лезвие длиной больше десяти сантиметров, отделанное нанопилой. Гигант заносит руку для удара. Технически это до банального просто: разрез нужно сделать криво, как в гильотине, так, чтобы большой натиск пришёлся на маленькую поверхность. Лезвие было спроектировано для материалов значительно более твёрдых, чем человеческое тело (для дерева, пластика, проволоки). Хорошо было бы попасть между шейными позвонками, хотя разбитая кость это мелочь – стиснутый кулак дирекса пробивает бетонные стены. Но сейчас он недвижимо завис. Сигур долго смотрит на девушку, моргая всеми глазами, как будто в ожидании знака, который бы задержал экзекуцию. Убийство человека – это предательство, моральное самоубийство.
Сознание Сигур расслаивается на тонкие пластыри, когда бронированная рука опускается. Она сходит с ума от отчаяния, ударяет в мягкий затылок. Голова катится по тротуару, падает с небольшого возвышения и останавливается под колёсами тёмно-синего фургона. Дирекс рассматривает всё это, стоя возле судорожно дёргающегося тела. Она не понимает своего действия. Прогрессирующая дезинтеграция.
Вот шанс для Францишека Элиаса. Если он хочет выбраться из заточения, то должен воспользоваться голодом. Он должен съесть человеческое мясо, опуститься до грёбаного каннибализма, сломать табу. Поэтому он сдирает с женщины шёлковое платье и одним движением упаковывает тело в пасть. Хрустят кости, разгрызаемые акульими зубами. Кровь брызгает красным фонтаном. Кровь человека, настоящая кровь. Обед посреди улицы, в ходе которого он может умереть. Миг невнимательности, и вампиры вынырнут из темноты. Трёхметровое тело шатается как пьяное под стенами библиотеки, выбивает стёкла, ломает доски объявлений. Оно выплёвывает пластиковые сандалии и закрывает чёрную глотку, в которой булькает свежее мясо. Отяжелевшим шагом поворачивает в боковую улочку.
Колыбельщики – это мастера превращения, ведь – несмотря ни на что – они сохраняют непрерывность и учатся управлять новой оболочкой. В этом смысле Ронштайн не ошибся, сделав выбор. Даже сейчас, когда вспомогательный мозг потерял власть над биологическим автоматом, у дирекса есть шанс выполнить задание.
Францишек движется не с такой грацией, как Сигур, но это лишь вопрос времени. Вопрос тренировок, которые произойдут по дороге, привыкания к новому интерфейсу, как в дельтаплане из авиасалона. Он верит, что он всё ещё колыбельщик, просто временно лишённый колыбели. Он преодолеет преграды, он всегда это делал – много раз доказывал собственную состоятельность. Даже ценой смерти.
(Францишек Элиас – это я.)
2. Под металлическим дождём
Мы сидим в коридоре старого «Ритца», на протёртых стульях возле резного трехногого столика. Компанию нам составляет лампа со шнурком, которым когда-то включался свет (лампочка куда-то пропала), а в хрустальной пепельнице скончались окурки сигарет. Середина ночи, капли дождя стучат в чёрное окно.
Парень, который снимает комнату на последнем этаже, хотел продать нам «Анализ», забытую картину ученика Ричарда Эстеса. Грязный гиперреализм, так называется стиль Тома Йорка, любимого художника Вивьен. Не очень элегантное, но подходящее название. Города Эстеса выглядят стерильно, а эффекты светотени взывают к зрителю в стеклянно-бетонной пустоте. Сам Йорк любит туманы пыли и мусор, высыпающийся из контейнеров, муралы и потёки грязи на витринах магазинов. По его улицам ходят люди из бедных районов, одеты в тряпьё из секонд-хэнда, с пакетами в руках, с жирными волосами. В их глазах виден отблеск голубого света, как будто солнце отражается в капле океана. Вивьен считает Йорка пророком: он творил до того, как френы выжгли человеческий мозг.
Его открыл для нас престарелый пьяный торговец произведениями искусства. Он что-то бормотал о фатальном совпадении, которое препятствовало ему в продаже картины. Поэтому мы сидим в грязном доме и немного неуверенно улыбаемся. Не можем понять, то ли должны проклинать собственную глупость, которая заставила нас поверить объявлению в Синете, то ли воспринимать это как экзотическую экскурсию. Мы любим говорить друг с другом в странных местах – в подземных гаражах, в гардеробах с мокрыми плащами, в ресторанной кухне. Я помню другой вечер, который мы провели на чердаке, арендованном Юки, сидя на тряпке перед входными дверями. К счастью, хозяина не было тогда дома.
– Всё не так плохо, этот отель мог быть нарисован Томми, – говорю я наконец.
Вивьен улыбается уголками губ. Я касаюсь пальцем кончика её веснушчатого носа:
– Мы внутри этого «Анализа», может, немного лучше одеты.
– Это, видимо, новый тренд в его творчестве, – Вив вытягивает электросигарету «Вог». – У тебя есть тонкие картриджи? Мои как раз закончились.
– Я куплю в автомате внизу, если он работает. Подождёшь минутку?
Я не помню, что она ответила. Либо поменяла тему, либо я, блуждая взглядом по задымленному потолку, не воспринял её слова.
Каждый колыбельщик в результате заболевает Present Time Syndrome
[38]: когда думаешь о событиях из прошлого, настоящее растягивается, словно резинка. И вот я снова там, живу воспоминаниями, не зная, где они начинаются, а где заканчиваются. А потом голубоватая волна вдруг выбрасывает меня на берег реальности. Перевернулся полюс моих страхов; сейчас я надеюсь на одно: то, что я несу у себя в голове, мне не принадлежит. Быть собой – это самое сложное.
