– Вы в порядке? Какие будут распоряжения? – голос часового выдернул его из мучительной череды мыслей.
– А, что? Я в порядке. Открывайте, заключенного держать на прицеле, но не стрелять без команды. Если бросится, помогите мне, силу применять только в крайнем случае, – Дмитрий тяжело вздохнул и сунул второй шприц в карман.
Женя скорчился на полу и тихо выл от боли. Его тело будто окаменело в неудобной позе, колени были подтянуты к животу, голова запрокинута. Каждая мышца была напряжена до предела.
Молодой ученый опустился рядом с ним на пол, коснулся пылающего лба. Пленник дернулся и взвизгнул, и у юноши больше не осталось сомнений.
– Тише, тише, сейчас, – торопливо зашептал он.
Через несколько минут несчастный погрузился в сон.
– Можете уносить, – кивнул Дмитрий часовому. Потом обратился к Жене – тихо, зная, что не будет услышан: – Это все, что я могу сделать для тебя. Прости меня.
Ученый вышел из камеры и не глядя побрел по коридору, стискивая в кармане полный шприц с экспериментальным препаратом.
Ноги казались ватными, в висках гулко стучала кровь, рубашка неприятно липла к взмокшей спине.
Юноша дошел до кабинета, открыл дверь в маленькую каморку, служившую ему спальней, и без сил рухнул на кровать.
Ему хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, но с кем? Сейчас ученый с внезапной ясностью осознал, что у него нет друзей, которые поймут и не осудят. Стоит ему высказать хотя бы одну мысль из тех, что раскаленными углями ворочались в голове, на него мгновенно донесут.
Заключенные и подопытные считают его врагом. Так и есть, кто он, как не изверг и мучитель?
Женя умирает в карцере, Марина спит после нервного потрясения. Куда бежать, с кем посоветоваться, как облегчить измученную сомнениями душу?
Диме было жутко, его трясло. За двадцать два года у него не было ни единой родной души. Он всегда с презрением относился ко всем, кто ниже него, а таковыми были все, кроме Рябушева и Доктора Менгеле. А для своего учителя ученик стал предателем, и расплата не заставит себя ждать.
Дмитрий поднялся, пошатываясь и хватаясь за стену, и направился в одну из камер, закрытых тяжелой дверью с решеткой.
Пленник вздрогнул, потревоженный светом, и проснулся.
– Нет, пожалуйста, не надо… – в ужасе прошептал он, пытаясь забиться в угол.
Юноша захлопнул за собой дверь и сел на пол рядом.
– Я пришел с миром. Выслушай меня, – почти жалобно попросил он.
На него смотрели испуганные, полные муки глаза.
– Я пришел каяться… – тихо сказал Дмитрий. – Я осознал. Прости меня. Знаю, что не простишь, не сможешь, но все равно прошу.
Подопытный облизал потрескавшиеся губы, и ученый протянул ему флягу с водой. Несчастный жадно пил.
– Как тебя зовут?
– Номер сто двадцать два, – выговорил мужчина незамедлительно. Сколько раз он повторял это, зная, что секундная задержка грозит ему новой болью.
Дима вздрогнул, стиснул кулаки, впившись ногтями в ладони. Несколько дней назад он приказал оставить пленника без еды за то, что тот, измученный очередным экспериментом, не сумел повернуться к нему лицом, когда ему было приказано. Сейчас сознание юноши затопил липкий ужас, он не мог поверить, что еще вчера для него это были не люди, а номера, подопытные.
– Не надо. Как твое имя?
Несчастный дернулся, съежился, желая казаться незаметным, но взгляда не отвел, смотрел в лицо мучителю, ожидая разрешения.
– У меня нет имени, – наконец выговорил он. – Меня зовут номер сто двадцать два.
– Господи, что же мы все наделали! – вскрикнул Дима, и из его глаз брызнули отчаянные слезы. – Нет, нет! У тебя есть имя, ты – человек! Почему я раньше этого не понимал?!
Подопытный молча смотрел на него, отупевший и безразличный. Молодой ученый плакал, стоя на коленях перед тем, кого он сам измучил, и умолял простить его. Дмитрий не заметил, как дверь за его спиной открылась, и обернулся лишь тогда, когда лицо пленника на мгновение перекосилось страхом.
Доктор Менгеле равнодушно скользнул взглядом по камере и в упор посмотрел на своего ученика. Его лицо, холодное и злое, исказилось гневом.
– За мной, – коротко приказал он, но Дима не двинулся с места. – Или сразу останешься здесь? Я сказал, за мной!
Молодой ученый поднялся и поплелся за Геннадием. Ему казалось – так осужденные на смерть поднимаются на эшафот. Все было кончено…
Учитель пропустил юношу в кабинет, закрыл дверь на замок и кивнул на стул в углу. Дмитрий присел на край жесткого сиденья и замер, глядя в пол.
Геннадий остановился рядом с ним, спокойный, и от этого еще более страшный.
– Ты не выполнил то, что я приказывал, – зловеще сказал он.
– Да, – тихо подтвердил ученик и вытащил из кармана полный шприц.
– И почему же? – под низким потолком, казалось, сгустилась черная туча.
Дима поднял глаза, встретился взглядом с Доктором Менгеле. В горле застыл комок, желудок скрутил спазм.
– Потому что вы не имели права отдавать преступный приказ, – наконец выговорил он и сжался на стуле, ожидая удара.
Геннадий Львович удивленно поднял брови, ответ юноши на мгновение шокировал его.
– Что ты сказал? Преступный… приказ? – раздельно выговорил он.
– Да! Вы преступник и палач, и я вместе с вами! И я отказываюсь отныне принимать участие в ваших экспериментах, они бесчеловечны! – крикнул Дмитрий с невесть откуда взявшимся бесстрашием, больше похожим на помешательство.
– Что? – еще тише повторил Доктор Менгеле, и юноше показалось, что в кабинете закончился воздух.
Молодому ученому было настолько страшно, что внутри все будто окаменело.
– Повтори, что ты сказал, паршивец! – рявкнул Геннадий, выходя из себя.
– Вы – убийца! Мы мучили людей не из любви к науке, а из осознания собственной власти и превосходства! Мы – фашисты, Геннадий Львович, и вы – самый страшный из нас! Я отказываюсь участвовать в ваших экспериментах, отказываюсь! – крикнул Дмитрий. Его накрыла истерика. По лицу снова потекли отчаянные, горячие слезы.
Доктор Менгеле цепко схватил его за подбородок и заставил смотреть в глаза.
– Послушай меня, маленький мерзавец! – проговорил он, едва сдерживаясь, с побелевшими от ярости губами. – Ты все равно будешь участвовать в экспериментах, но в каком качестве – зависит от тебя. Проси прощения, и я спишу твою выходку на буйное помешательство, решу, что ты заболел. Будешь упорствовать – ты знаешь, что тебя ждет. Проси прощения!
Дима трясся, будто в ознобе, всхлипывал, но внутри у него росла и крепла уверенность, которая могла бы стать готовностью к жертве.
