Он не узнал собственного голоса. За несколько дней заключения он охрип от крика, ему постоянно было больно. Доктор Менгеле ожидал от него покаяния и подходил к делу с изощренной фантазией садиста.
«А полковник так и не вмешался. Значит, больше никто не даст и гроша за мою жалкую жизнь», – тоскливо подумал Дмитрий, глядя на узкую полоску света, пробивавшуюся из прикрытого смотрового окна на двери.
Он вспоминал лабораторию и кабинет, где прошла почти вся его жизнь. Колбы и пробирки, и очень много книг, его книг, которые он собирал годами. Дневники экспериментов, заполненные ровными записями вечного отличника. Геннадий Львович лично следил за тем, чтобы у его юного ученика был каллиграфический почерк, заставлял начисто переписывать листы, не жалея дефицитной бумаги. Тогда у воспитанника великого ученого было все. Сейчас – только четыре стены, тяжелая дверь и нескончаемые пытки, моральные и физические.
Ему не давали спать. Юноша потерял счет времени, не знал, сколько он уже здесь. Первые сутки он высчитал по смене часовых, а потом…
Геннадий отдал его на растерзание сопернику, Владу по кличке Дракула. Мольбы о милосердии только раззадоривали его.
В короткие часы передышки Дима корчился в мучениях на полу карцера, мечтая забыться, и думал, думал, думал… Он узнавал в своем палаче себя самого. Вспоминал в мельчайших деталях, как его умоляли о пощаде узники лаборатории, и как от их криков он злился и стремился сделать им больнее. Вспоминал, как надменно и равнодушно смотрел на них, распластавшихся на полу или забившихся в угол.
– Чтобы проявить сострадание, нужно самому испытать то, что чувствуют другие. Считается, что эмпатия для человека нормальна и заложена в его природе. Что было со мной не так, почему я не ощущал от страданий других ничего, кроме раздражения? Неужели я врожденный садист? Или… Доктор Менгеле сломал во мне этот механизм, а сейчас он восстанавливается? Нужно пережить пытки, чтобы сочувствовать таким же замученным? Потерять все, чтобы понять, что это значит? Тяжко… – Дмитрий говорил вслух сам с собой, растравливая душевные раны.
Последнее, что не смог отобрать у него Геннадий из того, что дал сам, – это блестящее образование и острый ум. Бессонные дни и ночи сделали свое дело, юноша бредил, его мучили галлюцинации и навязчивые идеи, но в моменты прояснения разум работал, как часы, не давая ни забыть, ни простить самого себя.
– Если бы у меня был еще один шанс! Я хочу все исправить, теперь мне стало ясно, что нужно делать, пожалуйста, я прошу еще об одном шансе! – среди бессвязных видений Дима умолял мироздание о помощи, но понимал, что это бессмысленно.
Даже если Доктор Менгеле вдруг решит простить своего ученика, он никогда не сможет жить так, как раньше. Развращенная вседозволенность, которой с юных лет окружил его учитель, ломая неокрепшую психику, выращивая беспринципного садиста, внезапно обрела границы добра и зла. Ох, как не вовремя проснулась совесть! А впрочем, может ли это быть не к месту? Разве осознание и покаяние в грехах бывает некстати?
Безысходность сводила заключенного с ума. Разум тщетно искал спасения и не находил его. Как избежать мучений? Договориться с самим собой, вернуть все обратно и продолжить эксперименты? Никогда. Перед глазами вставали лица жертв, укоризненные, жуткие. Просить о пощаде? Был ли в этом смысл, если не отступать назад? Пожалуй, полковник может проявить милосердие, если пожелает, и отправить осужденного отступника в серый зал. Глупо было бы надеяться на такой счастливый исход, Геннадий никогда не позволит Рябушеву помиловать своего ученика, и даже если случится чудо, ученый найдет способ поквитаться с Дмитрием рано или поздно. В этом бункере у юноши не было защитников, никто и никогда не придет на помощь, и он это заслужил, заслужил в полной мере.
– Цугцванг
[2]… – шепотом выговорил Дима, запуская пальцы в спутанные, грязные волосы. – Ситуация, когда единственным выходом остается смерть.
Когда-то ему было странно слышать, что пленники лаборатории в какой-то момент начинали просить его добить их. Умозрительно, конечно, ученый понимал, что им настолько больно и страшно, что они ждут избавления, пусть даже такого. Сейчас он на своей шкуре почувствовал то, что испытывали те несчастные.
– Если бы они были живы… Я стоял бы на коленях вечность, вымаливая прощение. Знал бы, что никогда его не получу, но все равно просил бы…
От двойственности чувств и эмоций мутился рассудок. Дмитрию было невыносимо жаль себя, но в то же время он был сам себе омерзителен. Юноше казалось – он рехнулся, спятил в этом заключении. В нем будто поселились два человека, один – он сам, его измученное тело, каждой клеточкой просившее спасения, а второй – кто-то очень жестокий, уже приговоривший пленника к казни. Этот второй заставлял испытывать отвращение к самому себе и успокаивался лишь после очередной пытки, считая, что страдания физические очищают душу. Видимо, так выглядела совесть.
– Встать! На выход! – резкий окрик выдернул заключенного из череды раздумий.
– Опять? – бессильно простонал Дмитрий.
Ему вдруг подумалось, что если он откажется выполнять приказы, его добьют. Он отвернулся к стене, не глядя на часового. В карцере появился Влад.
– Не понял! Ты оглох? Я сказал – встать! – рявкнул он.
– Нет, – Димой вдруг овладела решимость на грани отчаянья.
Дракула выругался отборным матом, но бить не стал. Он поднял пленника за шиворот, встряхнул, как куклу, и выволок в коридор.
«Умная сволочь, – разочарованно подумал юноша. – Не ведется на провокацию. Ничего. Это все ничего…»
Тело отказывалось повиноваться, Дмитрий проклинал человеческую природу и эволюцию за слабость жалкой оболочки для разума и ненавидел себя.
«Хватит ли мне мужества вытерпеть все до конца? Как же больно…»
Его удивляло, что он до сих пор не оказался в лаборатории, но уже в другом качестве. Да и пытали его расчетливо, не нанося тяжких повреждений, но при этом причиняя жестокие страдания. Видимо, он был еще нужен Доктору Менгеле, или тот просто решил не торопиться и дать возможность бывшему ученику сполна осознать собственные ошибки.
Влад остановился перед кабинетом полковника, мстительно толкнул юношу лицом в стену, едва не сломав ему нос. Дима вскрикнул, на рубашку упало несколько кровавых капель. Из кабинета послышалось разрешение войти.
Дракула втащил заключенного и посадил на стул, защелкнув наручники, сам остался у двери. Дмитрий хлюпал носом, пытаясь остановить кровотечение, затравленно озирался по сторонам.
В кабинете, кроме самого Рябушева, находились еще Доктор Менгеле и Алексеева. Марина взглянула на него, смочила водой кусок ткани и скрутила пару жгутов, достав вату из шкафчика на стене.
Она подошла к юноше и отерла кровь.
