Дмитрий утирал лицо руками, не в силах успокоиться, он знал, что завтра разделит судьбу знаменитого тамплиера. В кровати было так уютно, от простыни пахло хозяйственным мылом, и юноше была невыносима мысль о том, что утром это кончится.
Доктор Менгеле был изощренным садистом. В искусстве ломать людей ему не было равных.
– Я сильнее великого магистра. Сильнее. Я не сдамся. Правда на моей стороне, – отчаянно шептал юноша, давясь рыданиями.
Правда на его стороне, но от этого не становилось легче. После многих мучительных ночей эта передышка была издевательством, наполняла болью невозвратной утраты. Зачем, ради чего? Ради успокоения совести? Слабое объяснение.
«Почему я? Зачем я отрекся, почему оказался здесь?»
А совесть отвечала тихо и разумно: ты должен был так поступить.
Долг или жизнь? Вопрос, достойный Шекспира. Только от этого не становилось легче.
Юноша поднялся с кровати. Идти – так до конца. Он позвал конвоира и потребовал отвести его к Геннадию.
Ученый отвлекся от пробирок, поднял недовольный взгляд на вошедших в кабинет.
– Верните меня в карцер! – голос Дмитрия прозвучал неубедительно и жалко.
– Совсем дурак? – Доктор Менгеле удивленно вскинул брови.
– Верните меня в карцер! – громче повторил опальный ученик, боясь собственной слабости.
– С чего бы? Тебе не понравились чистая постель и сытный ужин? – протянул Геннадий, в упор глядя на своего пленника.
– Верните меня в карцер! – всхлипнул Дима и заплакал. Он стыдился самого себя, но не мог остановить слезы, катящиеся по лицу.
Так нужно. Никаких ложных надежд и иллюзий. Пусть будет больно, пусть страшно, по крайней мере, так понятнее.
«Надежда – худшее из зол, она продлевает страдания», – вспомнил юноша Ницше. Ему было бы забавно узнать, что через несколько дней Марина будет вспоминать эту же фразу знаменитого философа.
– Я задал вопрос. Тебе не понравились чистая постель и сытный ужин? – повторил Геннадий.
Дима не смог посмотреть ему в глаза.
– Понравились, – безнадежно ответил он.
– Так в чем дело?
– Не мучайте меня… – отчаянно проговорил несчастный.
– Ты считаешь мучением свою прежнюю жизнь? Не смей молчать, отвечай!
– Будет больно возвращаться обратно.
– Cujusvis hominis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare,
[3] – назидательно произнес учитель.
Дмитрий вскинул голову, услышав знакомую латынь.
– Я не ошибаюсь, – медленно выговорил он. – Но в одном вы правы, я глупец. Слишком многое пришлось потерять, осознавая собственные грехи.
В груди его мучительной волной кипели обида и горечь.
– Грехи? Я не этому учил тебя.
– И за это я вас проклинаю, – прошептал юноша, собрав остатки мужества.
Доктор Менгеле недовольно взглянул на своего ученика.
– Я думал, что воспитываю разумного человека. Нет, увы, все эти годы я вкладывал силы в идиота. Отведи его в карцер, раз он так этого желает. Можешь его выпороть. Если сам захочешь, – обратился ученый к конвоиру.
В глазах солдата была злая радость. Дмитрий был уверен, что тот с удовольствием изобьет его. Не из желания мести, с этим парнем они виделись лишь на обедах. Только по праву силы. Потому что может. Полковник Рябушев и Геннадий Львович воспитывали садистов, не жалея сил.
Юноша опустил голову и вышел из кабинета, глядя в пол. В одном его учитель не ошибся – сейчас пленнику действительно хотелось умереть.
* * *
Ему выплеснули в лицо стакан воды, несчастный закашлялся и пришел в себя, перед глазами было черно. Диме казалось, что он ослеп.
– Я больше не могу! – прохрипел он в пространство. – Умоляю! Умоляю…
Раскаленная полоска железа так и не коснулась его изувеченного тела, оставив ощущение нестерпимого жара.
– Ты готов просить прощения?
– Готов, пожалуйста, все, что угодно…
И снова темнота и тишина.
Дмитрий очнулся в кабинете Доктора Менгеле. Ученый сидел за столом, внимательно глядя на заключенного. Юноша приподнял голову, хотел встать, но не смог, так и остался лежать на полу, униженно глядя снизу вверх.
– Простите меня… Я сделаю все, что вы прикажете. Пожалуйста, я не могу больше, мне больно! – застонал несчастный.
– Первые мудрые слова за минувшую неделю. Ты упорствовал в своих ошибках слишком долго и не заслужил прощения, – отрезал Геннадий.
Дима опустил голову на холодный бетон и тихо заплакал.
– Пожалуйста… Прошу вас… Прошу вас… – шептал он, жалкий и сломленный.
– Хорошо, – наконец, процедил его наставник. – Уведите его в серый зал, пусть каждый, кого он обидел, плюнет ему в лицо. Потом я решу, что делать с ним дальше.
Конвоир приковал пленника наручниками на этаже полусвободных людей и ушел. Впервые в сером зале остались только его жители, по приказу Доктора Менгеле их часовые удалились, фактически дав этим людям право на самосуд.
Дмитрий видел, как его окружают те, кого он никогда не считал за людей. Послышались оскорбления в его адрес, кто-то бросил в него миской с недоеденной похлебкой.
«Это конец. Они растерзают меня. Пусть так. Только не в лапы к Дракуле…» – отрешенно подумал несчастный, закрывая глаза, чтобы не видеть озлобленных и жаждущих мести лиц.
Его били ногами, сыпали проклятиями, припоминая ему все, что он заставил их пережить.
– Оставьте его! – знакомый голос отразился эхом под сводами зала.
Пленник открыл глаза. Рядом с ним стоял Дмитрий, его тезка, которому он сам когда-то подписал приговор.
– Хватит, ребята. Вас мало били? Прекратите, мы не звери, мы – люди. Вы видите, он и так получил сполна! – громко сказал молодой человек, закрывая его от разъяренной толпы.
– Митя… Не нужно, я заслужил, пускай… – выговорил Дмитрий.
– Да хватит уже, перестань, – устало ответил бывший товарищ. – Ты, конечно, редкостная тварь, но лежачего не бьют.
– Я изнасиловал Алену, отдал ее на растерзание Доктору Менгеле. Отойди. Я недостоин твоей помощи!
– Что было, то было. Я – не ты, поэтому не позволю добивать человека, который не может сопротивляться.
«Я – не ты…». Слова тезки больно резанули искалеченную душу молодого ученого. Он – не Митя, он бы добил. Так и случалось, когда ученик Геннадия был всесилен.
– Я приказал отправить тебя в лабораторию. Если бы не Рябушев, ты бы умер страшной смертью… – всхлипнул Дима, испытывая бесконечное раскаянье.
