Потом она взглянула на него и поинтересовалась:
– Ты разговаривал сам с собой?
Крон огляделся. Терраса была пуста. Финне исчез.
– Репетировал речь в защиту подсудимого, – ответил он, облегченно выдохнул и вошел внутрь, в тепло их дома, в объятия своей жены. Почувствовав, как Фрида отстраняется, чтобы посмотреть на мужа, он прижал ее к себе еще крепче, чтобы у нее не было ни единого шанса прочитать выражение его лица и заметить что-то неладное. Юхан Крон был уверен, что в данном случае, если супруга вдруг узнает правду, никакие речи не помогут. Он слишком хорошо знал Фриду и ее принципы, касающиеся адюльтера: она осудит его на пожизненное одиночество, позволит ему видеться с детьми, но не с ней. Черт бы побрал этого наблюдательного Свейна Финне!
Катрина услышала детский плач еще на лестнице, и это заставило ее ускорить шаг, хотя она прекрасно знала, что ребенок находится в надежных руках Бьёрна. В бледных руках с мягкой кожей и округлыми толстыми пальцами, которые сделают все, что надо. Ни больше ни меньше. Ей не на что жаловаться. И Катрина попыталась оставить все как есть. Она видела, что происходит с некоторыми женщинами, когда они становятся матерями. Они превращаются в деспотов, которые считают, что солнце и все небесные планеты вращаются вокруг матерей и их детей. Они внезапно начинают демонстрировать недовольство и легкое пренебрежение к своим мужьям, если те недостаточно быстро проявляют реакцию – и желательно телепатические способности – в отношении нужд матери и ребенка. Причем непререкаемое право определять нужды последнего, разумеется, принадлежит матери: она, так сказать, имеет сразу два голоса.
Нет, Катрина определенно не хотела становиться одной из этих дамочек. Но похоже, в ней все равно имелась их частичка. Разве ей порой не хотелось обругать Бьёрна, унизить мужа, увидеть, как он скорчится и покорится? Катрина не знала, почему у нее иногда возникает подобное желание, а также как это возможно осуществить на практике, потому что Бьёрн всегда опережал ее, улаживал все вопросы, которые могли лечь в основу предметной критики. Но разумеется, ничто не разочаровывает больше, чем человек лучше тебя, который каждый день держит перед тобой зеркало, в результате чего ты со временем начинаешь ненавидеть свое собственное отражение.
Нет, Катрина Братт не испытывала ненависти к себе, сказать так было бы преувеличением. Просто время от времени она думала, что Бьёрн слишком хорош для нее. Не в смысле слишком привлекателен, а слишком добр, просто раздражающе добр. Жизнь каждого из них могла бы быть чуточку лучше, если бы Бьёрн выбрал в спутницы жизни похожую на себя женщину, свою землячку, какую-нибудь приземленную пышнотелую доярку, добродушную, веселую и хозяйственную. Детский крик прекратился, как только Катрина повернула ключ в замке их квартиры. Она открыла дверь.
Бьёрн стоял в коридоре и держал на руках Герта. Сынишка смотрел на нее большими голубыми, мокрыми от слез глазами; крупные белокурые кудряшки забавно торчали на детской головенке, напоминая пружинки. Мальчика назвали Гертом в честь отца Катрины, и даже это предложил Бьёрн. А сейчас лицо малыша озарила такая улыбка, что Катрине стало хорошо до боли в сердце и комка в горле. Она сбросила пальто прямо на пол и подошла к ним. Бьёрн поцеловал ее в щеку и протянул ребенка. Она прижала к себе маленькое тельце и почувствовала запах молока, срыгнутой пищи, теплой детской кожи и чего-то сладкого, неотразимого, присущего только ее Герту. Она закрыла глаза и почувствовала себя дома. По-настоящему дома.
Она ошиблась. Их жизнь не могла быть лучше. Их только трое, сейчас и навсегда, это данность.
– Ты никак плачешь, – сказал Бьёрн.
Сперва Катрина подумала, что его замечание относилось к Герту, но потом поняла, что муж говорит с ней и что он прав.
– Харри, – ответила она.
Бьёрн смотрел на жену, наморщив лоб, пока она собиралась с мыслями. Ей было нужно время, необходимое для того, чтобы подушка безопасности выстрелила и, возможно, смягчила силу удара. Конечно, если дело совсем уж плохо, это все бесполезно, в таком случае подушка безопасности никого не спасет, только свесится, порванная, как потерпевший крушение воздушный шар, из лобового стекла стоящего на бампере «форда-эскорт», который как будто попытался проехать сквозь толщу земли, похоронить себя, исчезнуть.
– Нет, – выговорил Бьёрн в напрасном протесте против того, о чем рассказывало ее молчание. – Нет, – повторил он шепотом.
Катрина подождала еще немного. Маленький Герт обнимал ее за шею своими крошечными ручками. А потом она рассказала мужу все без утайки: о происшествии на областной дороге № 287 и показаниях водителя трейлера, об отверстии во льду и водопаде, о машине, которую обнаружила полиция. Пока она говорила, Бьёрн поднес бледную руку с округлыми пальцами ко рту, а глаза его наполнились слезами, которые сначала повисали на тонких бесцветных ресницах на нижнем веке, а потом принимались падать одна за другой, как капельки с сосулек на весеннем солнце.
Она никогда не видела Бьёрна Хольма таким, никогда не видела, чтобы этот невозмутимый тутенец настолько терял выдержку и самообладание. Он сейчас не просто плакал, но рыдал, трясся с такой силой, будто что-то пыталось вырваться из него наружу.
Катрина унесла Герта в гостиную. Она сделала это инстинктивно, чтобы защитить ребенка от черной тоски отца, – черноты в их жизни и так хватало.
Через час она уложила Герта в их спальне.
Бьёрн устроился в кабинете, который со временем должен был превратиться в детскую. Катрина слышала, как муж безостановочно рыдает. Она подошла к двери, размышляя, не войти ли к нему, но в этот момент зазвонил ее телефон.
Она прошла в гостиную и ответила на вызов.
Звонил Уле Винтер.
– Я знаю, что вы хотели бы отложить обнародование того факта, что погибшим является Харри Холе, – сказал он.
– Пропавшим без вести, – поправила она.
– Водолазы нашли разбитый мобильник и пистолет ниже по течению реки. Моя команда только что установила, что оба предмета принадлежат Харри Холе. Сейчас мы собираем последние кусочки пазла, и совсем скоро дело будет полностью раскрыто, а в этом случае мы не сможем ждать, Братт, уж простите. Но я готов пойти навстречу лично вам и…
– Это не мое личное желание, Винтер, я думаю о прессе. О том, что мы должны как можно лучше подготовиться и тщательно продумать, как преподнести все общественности.
– Ну, положим, результаты работы Крипоса общественности представит Крипос, а не Полицейское управление Осло. Но я понимаю ваши колебания. Журналисты, конечно, будут задавать много бестактных вопросов начальству Холе, и я понимаю, что вам требуется время, чтобы решить между собой, как вы будете на них отвечать. Так вот, чтобы пойти вам навстречу, мы в Крипосе приняли решение не устраивать пресс-конференцию завтра утром, как собирались, а отложить ее, перенести на вечер, на девятнадцать часов.
– Спасибо, – поблагодарила Катрина.
