Нет. Это характеризовало его лишь в той же небольшой степени, что и, скажем, рыжие волосы. А вот что действительно определяло Бьёрна: он был чертовски хорошим криминалистом. Было и еще кое-что.
– Возможно, ты прав, – сказал Бьёрн, когда Эндре сделал паузу. – Возможно, я достойный сострадания неудачник. Но я добр к людям. В отличие от тебя.
– Да чтоб тебя, Бьёрн, ты никак обиделся? – Эндре дружески расхохотался, в утешительном жесте опустил руку ему на плечо и многозначительно улыбнулся стоявшим вокруг, как будто это была игра, в которой они все принимали участие, а Бьёрн просто не понял правил.
Бьёрн, надо сказать, выпил в тот вечер лишний стаканчик самогонки, которую подавали на празднике из ностальгических, а не экономических соображений. И внезапно в голове у него словно бы что-то вспыхнуло, и он отчетливо понял, что́ в состоянии совершить. Он мог врезать по физиономии этому выпендрежнику Эндре, сломать ему нос и увидеть страх в его глазах. Бьёрн никогда не дрался в детстве. Никогда. И только когда он поступил в Полицейскую академию, то научился там паре приемчиков для ближнего боя. Например, самый надежный способ победить в драке – это ударить первым с максимальной агрессивностью. После этого девять из десяти схваток практически завершаются. Бьёрн знал все это, он хотел это сделать, но вот мог ли? Прежде Бьёрн ни разу не попадал в ситуации, когда насилие казалось адекватным решением проблемы. И эта ситуация ничем не отличалась от обычной, Эндре не представлял никакой физической угрозы, и все, к чему приведет удар, – это скандал и, возможно, заявление в полицию. Так почему же Бьёрну так сильно хотелось врезать наглецу, ощутить его лицо костяшками пальцев, услышать мертвый звук от соприкосновения кости и мяса, увидеть, как из носа хлещет кровь, а на лице появляется страх?
Тем вечером Бьёрн лег в своей старой комнате, где жил еще мальчишкой, но никак не мог заснуть. Почему он ничего не сделал? Почему только тихо посмеялся и ответил, да нет, мол, я не обиделся, подождал, пока Эндре уберет руку с его плеча, пробормотал что-то вроде того, что неплохо бы еще выпить, нашел других собеседников и вскоре ушел с праздника? Случай был вполне подходящим. Самогон послужил бы оправданием, а в Тутене терпимо относились к небольшим потасовкам на праздниках. К тому же дело наверняка ограничилось бы одним ударом: Эндре не был знатным бойцом. Но даже если бы он захотел ударить в ответ, то все болели бы за него, Бьёрна. Потому что Эндре – говнюк и всегда им был. А Бьёрна все любили, и так тоже было всегда, хотя и не особо помогало ему в школьные годы.
В девятом классе Бьёрн наконец-то решился пригласить Бриту в деревенский кинотеатр в Скрейе. Его директор принял сенсационное решение показать фильм с концерта группы «Лед Зеппелин» «Песня остается все такой же», пусть и пятнадцать лет спустя после его выхода, но Бьёрн на такие мелочи внимания не обращал. Он долго искал Бриту и в конце концов нашел ее возле женского туалета. Она стояла и плакала и, всхлипывая, сказала Бьёрну, что в выходные позволила Эндре переспать с ней. Но сегодня на большой перемене лучшая подруга сообщила ей по секрету, что встречается с Эндре. Бьёрн как мог утешал Бриту, а потом без всякого перехода пригласил ее в кино. Она странно посмотрела на него и спросила: «Ты вообще слышал, что я сказала?» Бьёрн ответил утвердительно и добавил, что ему очень нравятся и Брита, и «Лед Зеппелин». Сперва девушка фыркнула и отказалась, но потом у нее в мозгах вроде бы наступило просветление, и она заявила, что с удовольствием сходит с ним в киношку. Когда они пришли в зал, выяснилось, что Брита позвала с собой подругу и Эндре. Брита целовалась с Бьёрном во время сеанса, сначала под «Dazed and Confused», а потом посреди гитарного соло Джимми Пейджа в композиции «Stairway to Heaven». Она помогла Бьёрну довольно высоко забраться по этой лестнице. И все же, когда они снова остались одни и он проводил ее до дверей, девушка не пожелала продолжить поцелуи, а зашла в дом, бросив короткое «спокойной ночи». Через неделю Эндре порвал с ее лучшей подругой и снова переключился на Бриту.
Конечно же, Бьёрн носил все это в себе. Измена, которую он должен был предвидеть; удар, который он не сделал. И этот ненанесенный удар определенным образом подтверждал сказанное Эндре: единственное, что превосходит стыд от того, что ты не мужчина, – это страх быть мужчиной. Тянулась ли ниточка оттуда в сегодняшний день? Были ли причины случившегося связаны между собой, оказался ли тот всплеск насилия выходом долго копившихся эмоций, которым, для того чтобы вырваться наружу, требуется всего лишь новое унижение? Было ли убийство ударом, который он в свое время так и не нанес Эндре?
Унижение. Оно как маятник. Чем сильнее Бьёрн гордился своим отцовством, тем большее унижение испытал, узнав, что ребенок не от него. Он весь буквально раздувался от гордости, когда его родители и две сестры навестили новорожденного в больнице и Бьёрн увидел их сияющие лица: еще бы, ведь сестры стали тетями, а родители – бабушкой и дедушкой. Правда, они не первый раз становились ими, Бьёрн был младшим в семье и последним обзавелся потомством, но не все ли равно? Как он теперь понимал, его родственники не были уверены, что он вообще когда-нибудь женится. Он вел образ жизни записного холостяка, что не сулило ничего хорошего, по словам его матери. И они дружно обожали Катрину. Надо сказать, что во время их первых визитов в Тутен все чувствовали себя несколько скованно, ведь открытость, прямолинейность и словоохотливость уроженки Бергена сталкивалась с медлительностью, молчаливостью и слабым проявлением эмоций тутенцев. Но жена и его родители были готовы идти навстречу друг другу, и во время их первого рождественского ужина в родном доме, когда разряженная Катрина спускалась по лестнице, мама ткнула Бьёрна в бок и посмотрела на него со смесью уважения и удивления, как будто спрашивая: как ты умудрился завоевать эту красотку?
Да, он гордился. Слишком гордился. Вероятно, Катрина это заметила. И эта гордость, которую очень трудно скрыть, возможно, заставила ее задаться тем же самым вопросом: как он умудрился завоевать меня? И она ушла от него. Когда это случилось, Бьёрн, пытаясь разобраться в произошедшем, использовал другие слова: в ту пору он рассматривал поступок жены как желание взять время на размышление, сделать паузу в отношениях, как кратковременный кризис в семейной жизни. Все остальные варианты были невыносимы. И потом, она ведь вернулась по прошествии нескольких недель или пары месяцев, он точно не помнил, вытеснил из памяти весь тот период, но это случилось сразу после того, как они решили, что раскрыли дело вампириста. Катрина сразу забеременела. Казалось, она вышла из сексуальной спячки, и Бьёрн тогда подумал, что пауза, судя по всему, пошла на пользу их отношениям и людям надо иногда расставаться, чтобы понять, как много у них общего. Ребенок, зачатый при радостной встрече. Именно так он считал. С этим малышом он разъезжал по Тутену, навещал родственников, друзей, совсем уж дальнюю родню, демонстрировал сына как кубок, как доказательство своей мужественности для тех, кто в ней сомневался. Полный идиотизм, но каждому позволительно пару раз в жизни совершать идиотские поступки.
И потом вдруг такое унижение.
Оно было нестерпимым. Это как сидеть в самолете во время взлета или посадки, когда узкие ушные и носовые проходы Бьёрна не выдерживали давления и он был уверен, что его голова вот-вот взорвется, и даже почти хотел, чтобы она взорвалась, что угодно, только не эта коварная боль: когда ты думаешь, что хуже быть уже не может, становится еще чуть-чуть больнее. И ты сходишь с ума. Тебе хочется выпрыгнуть из самолета или выстрелить себе в висок. Уравнение с одной переменной – болью, и со смертью как с единственной постоянной освобождающей величиной. Твоя смерть, смерть других. Пребывая в смятении, Бьёрн верил, что свою боль, как разницу давления, можно уравновесить болью других. Болью Харри.
