Страх смерти: ну наконец-то!
Харри выдохнул и опустил нож в карман куртки. Продолжая крепко держать голову Свейна, он достал из кармана брюк носовой платок и промокнул ему лицо, стер кровь из-под носа, вокруг рта и с подбородка. Финне фырчал и ругался, но не сопротивлялся. Харри оторвал от носового платка два лоскутка и запихнул их в ноздри Финне. Затем он положил платок в карман, обошел вокруг скамейки и принялся разглядывать дело рук своих. Финне пыхтел, как будто пробежал кросс. Поскольку Харри в основном бил Свейна кулаком, обмотанным его собственной футболкой, на лице у того не было ран, только припухлости, да еще из носа шла кровь.
Харри вышел на улицу, набрал в футболку снега, вернулся и приложил ее к лицу Финне.
– Пытаешься придать мне презентабельный вид? Станешь утверждать, что ничего этого не было? – спросил Финне. Он уже успел успокоиться.
– Да вроде как поздновато об этом беспокоиться, – сказал Харри. – Но поскольку меня накажут в соответствии со степенью жестокости обращения с тобой, назовем это ограничением ущерба. И кстати, ты ведь меня спровоцировал: ты же сам хотел, чтобы я тебя бил.
– Вот как, так уж и хотел?
– Конечно. Надеялся заполучить физические свидетельства того, что с тобой жестоко обошлись во время допроса в полиции, для своего адвоката. Потому что любой судья откажется предоставить полиции право предъявить доказательства, полученные незаконными методами. Вот почему ты сознался. Ты посчитал, что признание поможет тебе выбраться отсюда, но ничего не будет стоить в дальнейшем.
– Возможно. Во всяком случае, ты не собирался меня убивать.
– Почему ты так решил?
– Если бы собирался, то уже убил бы. Видимо, я ошибаюсь: ты не из тех, кто ловит кайф от убийства.
– Может, мне следовало попробовать?
– Поздновато ты спохватился, Холе. Теперь тебе уже и мешок со снегом не поможет. Адвокат отмажет меня.
Харри взял со скамейки телефон, отключил диктофон и позвонил Бьёрну.
– Да?
– Это Харри. Я выследил Свейна Финне. Он только что признался мне в убийстве Ракели, и я записал это на диктофон.
Последовала пауза, и Харри услышал на заднем фоне детский плач.
– Правда? – медленно произнес Бьёрн.
– Правда. Я хочу, чтобы ты приехал сюда и арестовал его.
– Я? А я так понял, что ты уже арестовал его?
– Ничего подобного, – возразил Харри, глядя на Финне. – Я же временно отстранен от работы в полиции, так что в данном случае выступаю всего лишь как частное лицо, которое насильно удерживает здесь другое частное лицо. Возможно, Финне даже подаст на меня в связи с этим заявление, но я уверен, что строго меня не накажут, учитывая, что он убил мою жену. Сейчас важнее всего взять его и допросить, как положено, в полиции.
– Понял. Где вы?
– Немецкий бункер возле Мореходного училища. Финне сидит внутри, прикованный наручниками к скамейке.
– Хорошо. А ты сам меня дождешься?
– Вряд ли, мне нужно быть в другом месте.
– Нет, Харри, даже и не надейся.
– В смысле?
– Я не смогу сегодня вечером вынести тебя из бара.
– Хм… Ладно, я отправлю звуковой файл на твою электронную почту.
В дверях кабинета возникла Мона До. Редактор разговаривал по телефону.
– Полиция арестовала убийцу Ракели Фёуке, – громко сообщила она.
– Мне надо срочно идти, – сказал редактор и, не дожидаясь ответа собеседника, завершил телефонный разговор и поднял глаза. – Ты занимаешься этим делом, До?
– Уже все написала, – ответила Мона.
– Тогда публикуй! Никто пока еще не перехватил эту новость?
– Мы получили пресс-релиз пять минут назад, в четыре состоится пресс-конференция. Я хотела обсудить с вами другое. Будем ли мы сообщать имя арестованного?
– А что, в пресс-релизе есть его имя?
– Конечно нет.
– Тогда откуда оно тебе известно?
– Просто я одна из ваших лучших журналисток.
– Неужели ты сумела выяснить это всего за пять минут?
– Вернее, самая лучшая.
– Так как его зовут?
– Свейн Финне. Ранее был осужден за нападения и изнасилования; список его деяний долог, как неурожайный год. Так мы будем сообщать фамилию или нет?
Редактор провел рукой по бритой голове:
– М-да… Трудный вопрос.
Мона, естественно, понимала, в чем загвоздка. В пункте 4.7 «Кодекса журналистской этики» пресса сама наложила на себя ограничения по использованию имен и фамилий граждан при описании достойных порицания или уголовно наказуемых деяний, особенно на ранних стадиях расследования. Если только это не было вызвано соображениями крайней необходимости. Мона помнила, какой разразился скандал, когда ее родная газета «ВГ» обнародовала имя профессора, который рассылал женщинам эсэмэски непристойного содержания. Все, конечно, понимали, что этот тип свинья, однако нервов им тогда потрепали достаточно. А вот Финне – это совсем другое дело: можно сослаться на то, что он представляет угрозу для общества и окружающим надо знать, кого следует опасаться. С другой стороны, можно ли применить к Финне формулировку из Кодекса: «нарастающая опасность нападения на беззащитных людей при серьезных преступных действиях, а также в случае рецидивов» – если он в данный момент сидит в КПЗ?
– Подождем, пожалуй, – решил редактор. – Но раздобудь список преступлений этого типа и напиши, что «ВГ» известно его имя. Так мы, по крайней мере, заработаем плюсик в списках Союза журналистов.
– Да, шеф, я именно так и написала об этом деле, статья готова. И еще у нас есть новая, ранее не публиковавшаяся фотография Ракели.
– Отлично, разнообразие не помешает.
Редактор был прав. После полутора недель активного муссирования этого дела в прессе фотографии стали повторяться.
– Может, под заголовком на первой странице разместить снимок ее мужа-полицейского? – предложил он.
Мона До заморгала:
– Вы хотите сказать, фото Харри Холе прямо под заголовком «Подозреваемый по делу Ракели Фёуке арестован»? Разве это не уведет мысли читателей не в ту степь?
Редактор пожал плечами:
– Люди прочитают статью и быстро разберутся.
Мона До медленно кивала. А что, шоковый эффект от публикации известного уродливо-красивого лица Харри Холе под таким заголовком прибавит сайту несколько тысяч кликов. И читатели простят им этот неумышленный «косяк», они всегда прощают. Никто не хочет, чтобы его обманывали по-настоящему, но люди ничего не имеют против маленькой лжи, просто для развлечения. Так почему же Моне До так не нравился этот аспект журналистской работы, в остальном ею обожаемой?
