– Если вы плохо помните, то мы можем поговорить о трех случаях изнасилования, которые описаны вот здесь. У нас и свидетельские показания имеются, они должны помочь восполнить возможные провалы в памяти.
– Туше, – ответил Финне; Катрина знала, что он все еще улыбается, хотя и не смотрела на него. – Но, как я уже говорил, самое важное я помню.
– Послушаем.
– Я пришел туда около девяти часов вечера. У нее болел живот, она была очень бледной.
– Подождите. Как вы вошли в дом?
– Дверь была открыта, так что это проблемы не составило. Она кричала и кричала. Она была так напугана. И я д-держал ее.
– Удушающим движением? Или борцовским захватом?
– Не помню.
Катрина понимала, что они слишком быстро продвигаются вперед, что ей требуется больше деталей, но сейчас важнее всего получить признание, пока Финне не передумал.
– И что потом?
– Ей было очень больно. Из нее лилась кровь. Я взял н-нож…
– Ваш собственный?
– Нет, нож поострее, я нашел его там, на месте.
– И куда вы ее ударили?
– С-сюда.
– Допрашиваемый указывает себе на живот, – сказала Катрина.
– В пупок, – уточнил Финне тоненьким детским голоском.
– В пупок, – повторила Катрина, глотая подступающую тошноту. И испытала чувство триумфа. У них есть признание. Остальное – это уже так, украшение, вишенка на торте.
– Вы можете описать Ракель Фёуке? И ее кухню?
– Ракель? Красавица. Как т-ты, Катрина. Вы очень похожи.
– Во что она была одета?
– Этого я не помню. Тебе кто-нибудь говорил, насколько вы похожи? Словно с-с-сестры.
– Опишите кухню.
– Ну просто тюрьма. Кованые железные решетки на окнах. Можно даже подумать, что хозяева кого-то боялись. – Финне рассмеялся. – Ну что, Катрина, полагаю, этого достаточно?
– То есть как?
– Мне эта б-беседа уже п-поднадоела.
Она почувствовала легкую панику.
– Но мы только начали.
– Голова болит. Очень тяжело вновь переживать травмирующие ситуации вроде этой, уж тебе ли не знать.
– Ответьте мне только…
– Все, сладкая моя. Я закончил. Если хочешь услышать еще что-нибудь, приходи сегодня вечером ко мне в камеру. Я буду с-свободен.
– Видео, которое получила Дагни Йенсен, – оно было отправлено вами? На нем запечатлена именно жертва этого убийства, Ракель Фёуке?
– Да. – Финне встал.
Краем глаза Катрина заметила, что Скарре уже мчится к ней. Она сделала предупредительный жест, подав сигнал тем, кто находился за стеклом, а потом опустила глаза на лист с вопросами. Она лихорадочно размышляла. Можно, конечно, надавить на Финне, но тогда есть риск того, что Крон объявит признание недействительным, обосновав это использованием неподобающе суровых методов допроса. Или же она могла удовольствоваться уже имевшимся, а этого было вполне достаточно для прокурора и для выдвижения обвинения. Подробности они могли добыть позже, перед судом. Катрина посмотрела на наручные часы, которые Бьёрн подарил ей на первую годовщину свадьбы. И сказала:
– Допрос закончен в пятнадцать часов тридцать одну минуту.
Подняв глаза, она увидела, что в соседнее помещение вошел раскрасневшийся Гуннар Хаген и обратился к Юхану Крону. Скарре появился в допросной и надел наручники на Финне, чтобы отвести его обратно в камеру предварительного заключения. Катрина заметила, как Крон пожал плечами и что-то ответил Хагену, после чего тот покраснел еще больше.
– Увидимся, фру Братт.
Слова прозвучали так близко к ее уху, что ее слегка обдало слюной. А потом Финне и Скарре вышли. Она увидела, как адвокат последовал за ними.
Прежде чем присоединиться к Хагену, Катрина вытерлась салфеткой.
– Крон рассказал «ВГ» о нашей сделке. Об этом написано на их сайте.
– И что он сказал в свое оправдание?
– Что ни одна из сторон не обещала хранить договор в тайне. А потом Крон спросил, считаю ли я, что мы заключили договор, который не терпит света дня. Потому что, по его словам, сам он подобных сделок избегает.
– Вот лицемерный подонок! Он просто хочет показать себя во всей красе: дескать, вот чего я способен добиться.
– Будем надеяться, что причина только в этом.
– Что вы имеете в виду?
– Крон – хитрый и талантливый адвокат. Но существует еще более пронырливый человек.
Катрина посмотрела на Хагена и прикусила нижнюю губу:
– Хотите сказать, его клиент?
Начальник полиции кивнул. Они повернулись, посмотрели через открытую дверь в коридор и увидели там спины Финне, Скарре и Крона, ожидавших лифта.
– Вы можете звонить в любое время, Крон, – сказала Мона До, поправляя наушник и разглядывая себя в большом зеркале, висевшем в спортивном клубе. – Если посмотрите на список пропущенных вызовов, то увидите, что я тоже пыталась до вас дозвониться. Как, думается мне, и все остальные норвежские журналисты.
– Полагаю, вы недалеки от истины. Позвольте перейти прямо к делу. Сейчас мы разошлем пресс-релиз о признании моего подзащитного. Мы подумываем о том, чтобы приложить к нему фотографию Финне, сделанную пару недель назад.
– Вот и славно, а то тем снимкам, что есть у нас, уже лет десять, не меньше.
– На самом деле все двадцать. Финне предоставит вам свое свежее фото при условии, что вы разместите его на первой полосе.
– Прошу прощения?
– Не спрашивайте меня почему, просто он так хочет.
– Я не могу и не хочу давать такое обещание. Вы, разумеется, меня понимаете.
– Я понимаю все про журналистскую этику, как и вы наверняка понимаете, сколь велика ценность такой фотографии.
Мона склонила голову набок и продолжила разглядывать свое тело. Широкий пояс, который она надевала на силовые тренировки, на короткое время преображал ее пингвинью фигуру (ассоциация с пингвином была вызвана, скорее, ее ковыляющей походкой, которая, в свою очередь, была обусловлена врожденной патологией бедра) в тело в форме песочных часов. Время от времени Мона думала, что пояс был единственной причиной, по которой она столько времени посвящала бессмысленным силовым тренировкам, которые вели только к еще большему количеству бессмысленных тренировок. Ну в точности как признание собственных заслуг было более важным стимулом в работе, чем потребность стоять на страже интересов общества и защищать свободу слова, чем журналистское любопытство и остальное дерьмо – ну все эти штампы, которые наизусть тарабанят во время ежегодного вручения наград репортерам. Нельзя сказать, что Мона не верила во все эти ценности, просто она иначе расставляла приоритеты: главным для этой женщины всегда была возможность погреться в лучах славы, поставить свою подпись под статьей в газете, полюбоваться на себя в зеркало. Поэтому она отчасти даже понимала честолюбивое желание Финне увидеть свою фотографию на первой полосе газеты. Да, он был извращенцем, насильником и убийцей. Но ведь именно этому он посвятил всю свою жизнь, и стоит ли удивляться, что теперь Финне стремился стать как минимум знаменитым извращенцем, насильником и убийцей. Ведь если человек не может вызвать любовь, то, как известно, он хочет вызвать страх.
