Еще месяц, и он уедет отсюда, вернется в Норвегию из своей третьей и последней командировки в Афганистан. Он скучал по дому, он всегда скучал по дому, однако не радовался, оказавшись там. Он знал, что после возвращения пройдет всего две-три недели и ему снова захочется сюда.
Но больше командировок не будет, он подал заявление и был принят на работу директором в недавно созданный Норвежский национальный институт по защите прав человека в Осло. Организация эта формально подчинялась стортингу, но действовала как независимый орган. Институту предстояло разбираться в вопросах соблюдения прав человека, информировать и консультировать парламент, а в остальном его полномочия были довольно расплывчатыми. Но это неплохо: сам Бор и восемнадцать его сотрудников смогут сами определять круг своих обязанностей. Во многих отношениях эта работа будет похожа на то, чем он занимался в Афганистане, только у него не будет оружия. Поэтому он согласился. Генералом ему все равно не стать. В определенный момент человеку тактично и деликатно дают понять, что он не принадлежит к числу немногих избранных. Но ему надо было уехать из Афганистана не по этой причине.
Он видел перед собой лежащую на асфальте Халу. Обычно она носила западную одежду, лишь скромно кутала голову в хиджаб, но в ту ночь на ней был синий шальвар-камиз, задранный до талии. Бор помнил обнаженные бедра и живот, светящуюся кожу, медленно теряющую блеск. Точно так же жизнь уходила из других прекрасных глаз. Даже мертвая, Хала удивительно напоминала Бьянку. Он заметил это сходство сразу, в самый первый раз, когда ему представили его личную переводчицу. На него словно бы смотрела Бьянка, вернувшаяся из мира мертвых, со дна реки, чтобы снова быть вместе. Но Хала, разумеется, не могла этого знать, да он и не хотел ничего ей объяснять. А теперь вот и ее не стало.
Но он нашел еще одну женщину, похожую на Бьянку, начальницу службы безопасности Красного Креста, Кайю Сульнес. Может быть, Бьянка теперь жила в ней? Или в ком-то другом? Надо приглядываться к окружающим повнимательнее.
– Не делайте этого! – умолял молодой мужчина, стоявший на коленях на асфальте позади «лендровера», припаркованного на ответвлении дороги.
Мужчина был в светлой камуфляжной форме, а нашивки свидетельствовали о том, что он сержант спецназа. Руки его были сложены на груди, вероятно, потому, что запястья стягивали полоски белого пластика, которыми обычно связывали военнопленных. Пятиметровой длины цепь тянулась от наручников к креплению на задней части «лендровера».
– Отпустите меня, Бор! У меня есть деньги. Наследство. Если отпустите, я буду молчать! Никто никогда не узнает о том, что произошло!
– А что произошло? – спросил Бор, не убирая дула своего «Кольта Канада C8» ото лба сержанта.
Сержант сглотнул.
– Афганская женщина. Хазарейка. Все знают, что вы с ней были очень близки, но если никто не поднимет шума, то скоро обо всем забудут.
– Ты не должен был никому рассказывать о том, что видел, Воге. Поэтому мне придется убить тебя. Уж больно длинный у тебя оказался язык.
– Два миллиона. Два миллиона крон, Бор. Нет, даже два с половиной. Наличкой. Как только мы вернемся в Норвегию.
Руар Бор пошел в сторону «лендровера».
– Нет, нет! – вопил его солдат. – Вы же не убийца, Бор!
Руар Бор сел в машину, завел двигатель и поехал. Он посмотрел в зеркало заднего вида: дорога прямой дрожащей лентой тянулась к горизонту. Он не почувствовал сопротивления, когда цепь подняла сержанта на ноги и тот побежал за автомобилем.
Руар увеличил скорость. И еще немного поддал газу, когда цепь начала ослабевать. Он видел, как привязанный к машине человек бежит с вытянутыми вперед руками, сложенными будто для молитвы. Сорок градусов в тени. Даже при ходьбе пешком у сержанта на такой жаре вскоре произошло бы обезвоживание, он не смог бы держаться на ногах и сломался. Навстречу им по дороге на повозке, запряженной лошадью, ехал крестьянин. Когда афганец проезжал мимо, сержант стал кричать и звать на помощь, но крестьянин только склонил голову в тюрбане и посмотрел вниз, на вожжи. Иностранцы. Талибан. Их война – не его война, сам он ежедневно сражался с засухой и голодом, вел вечную борьбу за выживание.
Бор наклонился вперед и посмотрел на небо.
Черный гриф следовал за ними.
Ничьи молитвы не будут услышаны. Ничьи.
– Может, я все-таки подожду тебя? – спросил Бьёрн.
– Поезжай-ка ты лучше домой, к жене и ребенку, – сказал Харри, глядя на дом Кайи в боковое окно машины.
В гостиной горел свет.
Харри вышел из машины и зажег сигарету: курить в салоне теперь строго запрещалось.
– Катрина ввела новые правила из-за малыша, – объяснил Бьёрн.
– Хм… Как только женщины становятся матерями, они мигом берут власть в свои руки, да?
Бьёрн пожал плечами:
– Ну, положим, Катрина и раньше обладала властью.
Харри сделал четыре глубокие затяжки, затушил сигарету и убрал ее обратно в пачку. А потом открыл тихо скрипнувшие ворота. С железных перекладин капала вода – здесь тоже прошел дождь.
Он подошел к двери, позвонил, подождал.
После десяти секунд тишины Харри повернул дверную ручку. Не заперто, как и в прошлый раз. Он зашел внутрь с ощущением дежавю. Харри миновал открытую дверь в кухню, заметил телефон, лежавший на зарядке на кухонном столе. Вот почему она не отвечала на его звонки.
Может быть. Он открыл дверь в гостиную.
Пусто.
Он уже собирался позвать Кайю по имени, как вдруг его мозг уловил позади какой-то звук, скрип половицы, и за наносекунду пришел к выводу, что это, конечно, хозяйка дома спускается со второго этажа или идет из туалета, поэтому мозг и не подавал сигнала тревоги.
Не подавал до того момента, пока шею Харри не обхватила рука, а к его рту и носу не прижалась вонючая тряпка. После того как мозг определил опасность, он автоматически скомандовал сделать долгий и глубокий вдох, прежде чем тряпка полностью перекроет доступ воздуха. Ну а когда Харри наконец сообразил, для чего именно эта тряпка предназначалась, было уже слишком поздно.
Глава 30
Харри огляделся. Он находился в бальном зале. Оркестр играл что-то вроде вальса. Он заметил Ракель. Она расположилась за столом, покрытым белой скатертью, под хрустальной люстрой. По обе стороны от нее сидели двое одетых в смокинги мужчин и пытались привлечь ее внимание. Но ее взгляд был направлен на него, Харри. Это заставило его поспешить. На ней было элегантное черное платье – одно из нескольких имевшихся в ее гардеробе элегантных черных платьев. А сам Харри был одет в черный костюм, свой единственный черный костюм, в котором вот уже много лет ходил на крестины, свадьбы и похороны. Ставя одну ногу перед другой, он заскользил между столами, но дело продвигалось медленно, потому что зал был полон воды. И вероятно, по поверхности ее ходили большие волны, потому что его влекло сначала вперед, а потом назад, а хрустальные люстры в форме буквы «S» кружились в такт вальсу. Когда Харри добрался до Ракели и уже хотел что-нибудь ей сказать, ноги вдруг оторвались от пола и его понесло вверх. Ракель протянула руку, встала со стула и попыталась поймать Харри, но не смогла до него дотянуться. Она оставалась внизу, а он поднимался все выше и выше. А потом он обнаружил, что вода постепенно становится теплой и окрашивается в красный цвет, так что сквозь нее уже ничего невозможно разглядеть. Ракель скрылась из вида. Только сейчас он понял, что не может дышать, и принялся отчаянно барахтаться, чтобы выбраться на поверхность.
