– Вот видишь. Мужчине, который постоянно жертвовал всем ради семьи, такое предательство кажется очень серьезным преступлением. Он унижен, а когда подобное унижение пробирается вглубь нас, оно может заставить нас убивать.
– Всех?
Эуне, прищурившись, разглядывал книжные полки рядом с фотографией Манхэттена.
– У них тут художественная литература.
– Да, я видел, – кивнул Харри. У Эуне имелась теория о том, что убийцы не читают, а если и читают, то только специальную литературу.
– Ты знаешь, кто такой Пол Маттиуцци?
– Не-а.
– Психолог, специалист по убийствам и насилию. Он оперирует восемью основными типами убийц. К семи первым категориям мы с тобой точно не относимся. А вот что касается восьмой, которую он называет «травматической»… Убийство может стать ответной реакцией в случае посягательства на нашу идентичность. Мы воспринимаем это нападение как обиду, да, просто невыносимую обиду. И полагаем, что если не ответим адекватным образом, то станем беспомощными, бессильными, утратим мужество, а наше существование лишится основы. Так что предательство, безусловно, может послужить веским мотивом. В восьмой категории есть место для каждого из нас.
– Так уж и для каждого?
– У «травматического» убийцы отсутствуют определяющие черты личности, имеющиеся у тех, кто принадлежит к семи первым типам. Именно среди этих преступников, и только среди них, можно встретить людей, читающих Диккенса и Бальзака. – Эуне сделал глубокий вдох и подтянул рукава твидового пиджака. – Так что тебя, собственно, интересует, Харри? Может, спросишь уже прямо?
– В каком смысле?
– Тебе известно об убийцах больше, чем всем другим моим знакомым. Ничто из сказанного мною сейчас для тебя не ново.
Харри пожал плечами:
– Может быть, мне надо, чтобы кто-нибудь произнес все это вслух, чтобы я смог в это поверить.
– И во что же именно ты не веришь?
Харри почесал коротко стриженные, упрямо топорщившиеся белокурые волосы, на которых начал уже появляться налет седины. Ракель сказала, что он становится похожим на ежика.
– Не знаю.
– Может быть, все дело в твоем самолюбии, Харри?
– Каким это образом?
– Разве не очевидно? Тебе дали дело, которое кто-то уже раскрыл. Теперь ты хочешь отыскать что-нибудь этакое, что посеет сомнение, докажет: Харри Холе видит то, чего не заметил никто другой.
– А даже если и так? – сказал Харри, разглядывая огонек сигареты. – Вдруг я и впрямь родился с великим талантом следователя и у меня постепенно развились инстинкты, которые я сам не в силах проанализировать?
– Надеюсь, ты сейчас шутишь.
– Вроде того. Я изучил протоколы допросов. Муж, судя по его ответам, похоже, и впрямь пережил серьезную травму. Но потом я прослушал записи. – Харри смотрел прямо перед собой.
– И что?
– Возникает ощущение, что он скорее испугался, а не смирился. Признание – это смирение. Потом бояться уже больше нечего.
– Но ведь еще грядет наказание.
– Для него наказание уже наступило. Унижение. Боль. Шутка ли – увидеть, как любимый человек погиб от твоей руки. А тюрьма – это изоляция. Тишина. Рутина. Покой. Она должна восприниматься как облегчение. Возможно, причина в дочери, и он беспокоится о ней.
– Или о том, что после смерти будет гореть в аду.
– Он и так уже горит.
Эуне вздохнул:
– Я повторю свой вопрос: чего ты, собственно, хочешь?
– Я хочу, чтобы ты позвонил Ракели и объяснил, что она должна вернуться ко мне.
Столе Эуне широко распахнул глаза.
– А вот это была шутка, – сказал Харри. – На самом деле я хочу проконсультироваться со специалистом. У меня сегодня случилось учащенное сердцебиение и приступ страха. Нет, не так… Мне снилось… что-то. Я не могу разглядеть, что это, но сон без конца возвращается.
– Наконец-то легкий вопрос, – произнес Эуне. – Интоксикация организма. Психология – это наука, которая не опирается на солидную фактическую базу, но что касается корреляции между приемом дурманящих веществ и ментальными расстройствами, то тут многое доказано. Как долго это продолжается?
Харри посмотрел на часы:
– Два с половиной часа.
Столе Эуне глухо рассмеялся:
– Ясно, ты решил поговорить со мной для очистки совести, чтобы убедить себя, что пытался обратиться за медицинской помощью, а затем со спокойной душой вернуться к самолечению?
– Это не обычные видения, – сказал Харри. – Не призраки из прошлого.
– Потому что призраки приходят по ночам?
– Да. И они не прячутся. Я вижу их и узнаю́. Жертвы, погибшие коллеги, убийцы. Но это что-то другое.
– Не представляешь, что это может быть?
Харри хмыкнул и попытался сформулировать:
– Ну… запертый человек. Он похож на… – Харри наклонился вперед и потушил сигарету в луже крови.
– На Свейна «Жениха» Финне, – закончил за него фразу Эуне.
Харри взглянул на него, приподняв бровь:
– Почему ты так решил?
– Поговаривают, ты считаешь, будто бы он ищет тебя.
– Ясно, ты беседовал с Катриной.
– Она переживает за тебя и хотела услышать мнение специалиста.
– И что ты ей ответил?
– Я заявил, что как психолог недостаточно дистанцирован от тебя. Но паранойя абсолютно точно коррелирует со злоупотреблением алкоголем.
– Но, Столе, ведь именно я в конце концов засадил этого типа в тюрьму. Это было мое первое дело. Его осудили на двадцать лет за сексуальные домогательства и убийство.
– Ты просто сделал свою работу. У Финне нет причин испытывать к тебе личную неприязнь.
– Он сознался в нападениях, но считал себя невиновным в убийстве. Финне уверен, что мы сфабриковали доказательства. Я навещал его в тюрьме два года назад, чтобы выяснить, может ли он помочь нам с делом вампириста. Под конец этот тип назвал мне точную дату своего освобождения. А потом спросил, в безопасности ли живем я и моя семья.
– Ракель знала об этом?
– Да. Под Новый год я обнаружил отпечаток сапога на снегу напротив окна нашей кухни и установил фотоловушку.
– Но это ведь мог быть кто угодно, Харри. Например, заблудившийся человек.
– На частной территории, обнесенной забором с воротами и пятидесятиметровым подъездом к дому, крутым и обледеневшим?
– Погоди-ка, при чем тут Новый год? А разве ты съехал от Ракели не в Рождество?
– Вроде того. – Харри отогнал рукой дым.
