– В общем, ты вывернулся, – заключил Харри.
Он посадил Петера Рингдала на диван, а сам расположился напротив в кресле с высокой спинкой. Правая рука Харри отдыхала у него на груди, но по-прежнему сжимала пистолет.
Рингдал кивнул:
– У меня в крови нашли следы алкоголя, но недостаточно, чтобы привлечь к ответственности. Родители девушки подали на меня заявление в полицию, но я был полностью оправдан.
Харри кивнул. Это совпадало с информацией, которую Кайя обнаружила в базе полиции.
– Повезло тебе, – сухо заметил он.
Рингдал покачал головой:
– Я тоже так думал, но ошибался.
– Вот как?
– Я потом не мог уснуть целых три года. Я хочу сказать, что не спал вообще ни единого часа, ни одной минуты, ни секунды. Те полтора часа, что я проспал там, в горах, оказались последними. Мне ничего не помогало: таблетки сводили с ума и нервировали, алкоголь вгонял в депрессию и озлоблял. Сперва я думал, что боюсь: вдруг какой-нибудь водитель, случайно проезжавший мимо, даст показания, и меня схватят. И я ничего не мог поделать с собой до тех пор, пока не понял, что проблема заключается совсем в другом. У меня возникли мысли о самоубийстве, и я обратился к психологу, рассказав ему другую, придуманную историю, но с таким же содержанием: как я неумышленно стал причиной смерти другого человека. И психолог объяснил: моя проблема в том, что я не отбыл срок. Надо понести наказание. И тогда я придумал, как это сделать. Я перестал пить таблетки, покончил с алкоголем. Начал спать. Излечился, потому что отбыл срок.
– И каким же, интересно, образом?
– Я делал то же, что и ты, Харри. Я старался спасти как можно больше невинных жизней, чтобы компенсировать смерть человека, случившуюся по моей вине.
Харри посмотрел на маленького черноволосого мужчину, сидевшего на диване.
– Я посвятил свою жизнь одному проекту, – произнес Рингдал и взглянул на скульптуру спутника, до которой добрались солнечные лучи, отчего в гостиную теперь попадали яркие отблески. – Придумал будущее, в котором ничья жизнь не окажется бессмысленно загубленной в результате аварии. Я говорю о жизни не только той девушки, но и о своей собственной.
– Самоуправляемые автомобили.
– Вагончики, – поправил Рингдал. – И вовсе не самоуправляемые, они управляются централизованно, через компьютер. Они не могут столкнуться, поскольку изначально выбирают оптимальные скорость и маршрут, исходя из положения других вагончиков; тут все подчиняется логике матрицы и физики, и таким образом устраняется возможность совершения смертельной ошибки человеком, который сидит за рулем.
– А фотографию погибшей девушки…
– …я с самого начала повесил прямо у себя перед глазами, чтобы никогда не забывать, ради чего я все это делаю. Ради чего сношу насмешки журналистов, упреки инвесторов, банкротства и угрозы со стороны автопроизводителей. И почему я до сих пор работаю по ночам, когда не занят в баре, который, как я надеюсь, принесет достаточно средств, чтобы профинансировать мою идею, нанять толковых инженеров, архитекторов и снова вынести свой проект на повестку дня.
– О каких угрозах ты упомянул?
Рингдал пожал плечами:
– Я получал письма с определенным подтекстом. Парочку подбросили прямо под дверь. Формально привлечь авторов не за что, но мне хватило, чтобы обзавестись вот этим. – Он кивнул на пистолет, по-прежнему лежавший на полу.
– Хм… Довольно много пищи для размышлений, Рингдал. Почему я должен тебе верить?
– Потому что я говорю правду.
– А когда это служило основанием?
Рингдал засмеялся:
– Возможно, этому ты тоже не поверишь, но когда ты стоял позади меня, вытянув руку и приставив к моей голове пистолет, то находился в прекрасной позиции для сэойнагэ
[49]. Если бы я захотел, ты бы лежал спиной на паркете еще до того, как сообразил, что произошло, обезоруженный, не в силах вдохнуть.
– Так почему же ты этого не сделал?
Рингдал пожал плечами:
– Ты показывал мне фотографию.
– И?..
– Настало время.
– Время для чего?
– Рассказать. Рассказать правду. Всю правду.
– Хорошо. Может, тогда продолжишь каяться?
– В смысле?
– Ты уже сознался в одном убийстве. Как насчет второго?
– Ты о чем?
– Об убийстве Ракели.
Каким-то страусиным движением шеи Рингдал откинул голову назад.
– Ты думаешь, это я убил Ракель?
– Отвечай быстро, не раздумывая: почему твои отпечатки пальцев оказались на голубом стакане, обнаруженном в посудомойке Ракели, где грязная посуда никогда не стояла больше суток? Почему ты не рассказал полиции, что был у нее в доме? И почему вот это лежало в ящике твоего комода? – Харри вынул из кармана куртки красный шарф Ракели и показал его Петеру.
– Все очень просто, – сказал Рингдал. – Объяснение самое элементарное.
– Какое же?
– Она заходила сюда за день до того, как была убита.
– Сюда? Но почему?
– Потому что я ее пригласил. Я хотел уговорить Ракель продолжить работать в «Ревности» председателем правления. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Да, я помню, что ты это говорил. Но еще я знаю, что Ракель никогда бы не заинтересовалась твоим предложением: она помогала в баре только ради меня.
– Да, именно так она и сказала, когда пришла.
– А зачем она вообще пришла?
– Ракель преследовала свои цели. Она хотела уговорить меня купить для бара партию голубых стаканов, которые, как я понял, изготовляет сирийская семья, держащая стеклодувную мастерскую поблизости от Осло. Ракель принесла с собой один стакан в качестве образца, чтобы убедить меня, что это превосходный сосуд для напитков. Но мне он показался тяжеловатым.
Харри представил себе, как Петер Рингдал держит в руках стакан, взвешивает его, потом отдает обратно Ракели, а она везет его домой и ставит в посудомоечную машину. Неиспользованный, но и не чистый.
– А шарф? – спросил Харри, уже зная ответ.
– Он остался лежать на шляпной полке после ее ухода.
– Зачем ты переложил его в комод?
– Шарф пах духами Ракели, а моя постоянная подружка обладает обостренным обонянием и очень ревнива. Она должна была прийти тем же вечером, и мы оба чувствуем себя намного лучше, когда она не подозревает меня в донжуанстве.
Харри постучал пальцами левой руки по подлокотнику.
