Он пал перед Киром ниц и положил на ковер кожаную суму, отделанную золотом и обвитую блестящей цепочкой. Концы ее были скреплены печатью Эсагилы.
Царский советник сбил печать, извлек из сумы глиняные, серебряные и золотые таблички и подал их Киру. Тот, взяв верхнюю табличку, приложил к ней увеличительное стекло, без которого прочитать клинописные знаки было невозможно.
По первым же строкам послания он догадался, что у него в руках. Эсагила поднесла ему поистине царский дар, которым не Погнушался бы ни один властелин мира: этот дар был план Мидийской стены.
От неожиданности у Кира на мгновение потемнело в глазах. Казалось, чья-то невидимая рука стерла с лица земли все сущее. Царь забыл обо всем на свете, словно некая таинственная сила поглотила прошлое и настоящее. Она окружила его пустотой, и в ней, будто в гигантском колоколе, он услышал, как громко стучит его сердце. Но никто из окружающих не заметил его потрясения: когда он заговорил, голос его звучал спокойно и внушительно.
Радушно пригласив халдейских гонцов сесть, Кир велел подать роскошное угощение и, когда те подкрепились, вновь созвал на совет приближенных. Сан-Урри, выделяя свои заслуги, рассказал, как удалось ему завладеть планом. О стычке войска Эсагилы с отрядами Набусардара он не помянул ни единым словом, хотя Кир и его советники, благодаря лазутчикам Устиги, были прекрасно осведомлены о последних событиях в Вавилоне. Сан-Урри умолчал о стычке, желая скрыть от Кира свое поражение в ней. Зато он пространно описал военное положение Вавилонии и нечеловеческие усилия Набусардара создать могучую армию.
— Сколько теперь войска у Вавилонии? — перебил его Кир, играя золотой тесьмой на своем одеянии.
— Не более, чем у тебя, царь царей.
— Назови цифру, — допытывался Кир.
— Тысяч около ста, я полагаю.
— «Около» — это может быть и семьдесят и сто тридцать тысяч, а это большая разница, — с виду добродушно улыбнулся царь, — о вас, халдеях, говорят, что вы непревзойденные математики, будь же, князь, поточнее.
Он строго посмотрел на Сан-Урри и добавил: — Нам донесли, что Набусардар располагает ста пятьюдесятью тысячами воинов и за счет войска Храмового Города намерен довести эту цифру до двухсот тысяч. Так ли это?
— Войско Храмового Города не пойдет к Набусардару, так как Храмовой Город не признает Набусардара, — в сердцах возразил Сан-Урри.
— Но мне известно, — все так же невозмутимо продолжал Кир, — мне известно, что Набусардар собирает не царскую армию, а всенародное воинство, храмовое же войско — часть народа и ради его блага обязано выставить солдат. Набусардар, как я погляжу, дальновидный полководец.
Сан-Урри нахмурил низкий лоб, взгляд его глубоко посаженных беспокойных глаз стал еще тяжелее. Его бесили дифирамбы Кира в адрес Набусардара, а персидский царь умел воздать должное достойным соперникам.
Оправдывая свое неведение, Сан-Урри говорил:
— Я давно уже не был в Вавилоне, светлейший, и целью моей было передать тебе в руки план Мидийской стены, а не сведения о численности армии Набусардара и не перечень его достоинств.
В его голосе присутствующие почувствовали раздражение.
Но царь примирительно улыбнулся и первым поднял бокал во славу богов, армии и своего народа.
Остальные последовали его примеру.
Сан-Урри кусал с досады край кубка, каждый глоток вина огнем обжигал ему горло. Он ждал, что царь помянет и его в своем тосте, но этого не случилось, и Сан-Урри чувствовал себя оскорбленным. Быть может, у персов принято иначе выражать свою признательность и расположение? Сан-Урри решил терпеливо ждать.
Когда заговорили о Мидийской стене, Сан-Урри стал угодливо распространяться о ее изъянах, незаметных для стороннего глаза; намекнул, где, по его мнению, можно пробить брешь с наименьшей затратой сил и наибольшей надеждой на успех. Под конец, словно открывая главный козырь, Сан-Урри заявил, что наместник Сиппара — союзник Эсагилы и откроет ворота города, как только персидское войско преодолеет стену Навуходоносора. А получив известие о падении Сиппара, сложит оружие и Опис, так как он не в силах противостоять несметному войску персов.
— Остальные города в провинции, — заключил он, — занять не составит никакого труда для такой армии, как твоя, царь царей, сиятельнейший из рода Ахеменидов.
— Сколько у Набусардара солдат на севере? — спросил Кир, пропустив мимо ушей славословия.
— Тысяч двадцать, — сознательно преуменьшил Сан-Урри, опасаясь, как бы Кир не отложил наступление.
— А нам донесли, — озабоченно заметил царь, — что там ровно пятьдесят тысяч. Хорошо ли они вооружены, одеты?
— У Вавилонии, как ты знаешь, царь царей, не было постоянной армии, а потому не было в достатке ни оружия, ни снаряжения.
— Однако эти пятьдесят тысяч могут оказаться прекрасно снаряженными, князь. Вавилония — богатейшая страна, вот уже несколько месяцев, как она готовится к войне. Я. слышал, что вся армия Набусардара на славу вооружена и одета, не знаю только, достаточно ли она обучена. Что ты скажешь на это, князь?
— Набусардар мой недруг, и я не слишком пекусь о его воинстве.
— О, — снисходительно улыбнулся царь, — интересоваться неприятельской армией столь же необходимо, как заботиться о своей собственной. Мне говорили, что солдаты Набусардара обучены неплохо. Набусардар — первый достойный соперник царя Кира.
Словно предвкушая схватку с ним, персидский властелин вперил взор в увешанную коврами стенку шатра, сшитого из звериных шкур; взгляд его, как бы пронзив их, блуждал в неведомых далях.
Сан-Урри смотрел на вельмож и эсагильских жрецов. Ему казалось, что они покойны и удовлетворены, лишь в его собственной душе не было ни довольства, ни покоя! На всем протяжении опасного пути он мечтал о том, как великий царь велит воздать ему почести, самолично возвысив его над остальными. Втайне он даже надеялся, что Кир поставит его во главе полков, идущих на штурм Мидийской стены. Между тем царь держит себя так, точно Сан-Урри привез ему не план вражеских укреплений, а всего-навсего горсть золота. Не в силах подавить растущей досады, Сан-Урри жаждал одного — услышать, чем намерен вознаградить его Кир.
Но персидский владыка не спешил. Это был осмотрительный, спокойный и рассудительный человек. Лишь в редких случаях давал он волю чувствам, хотя, вовсе не был черствым и жестокосердным. Он все подчинял своей твердой воле, действуя сдержанно и обдуманно. К этому он приучил себя в молодости, таким остался и в зрелые годы.
Наконец он оторвал взгляд от ковров и обратился к присутствующим с кратким словом. Царь ничего не подчеркивал, ничего не выпячивал, в то же время ничего не умолял и не принижал, он был чем-то сродни неторопливому потоку, который уверен в том, что никакая сила не собьет его с пути.
В ознаменование столь счастливого дня Кир повелел устроить вечером пир. Кроме того, он распорядился приготовить для утомленных дорогой эсагильских гонцов шатер и выставить возле него стражу.
