— Именно, любое средство священно, если оно служит богу богов Мардуку, — подтвердил верховный жрец, — стыдно говорить здесь о бесчестности. Таблицы надо приготовить немедленно и вывесить на городских воротах. И жертвоприношения — кровью, огнем и золотом — тотчас будут возложены на алтари храмов.
— Во всех храмах или только в святилищах Мардука? — отозвался бару, всегда поддерживающий Улу.
— Конечно, только в святилищах Мардука, — сказал замару, хотя Исме-Адад еще раздумывал над этим.
— Это несправедливо, — возразил Улу, — жрецы в других храмах бедствуют, тогда как мы…
— Это справедливо, — строго перебил его Исме-Адад, — только мы одни служим богу богов.
Улу давно уверился в алчности служителей Мардука, готовых драться за лакомый кусок даже со своими собратьями. О святилищах других богов вспоминали только тогда, когда от самих храмов требовались пожертвования, но едва речь заходила о приеме даров, как немедленно оказывалось, что все предназначено святилищу Мардука.
Всю жизнь его приучали считать такой порядок единственно справедливым. Но, мужая, Улу подходил к поступкам людей с иными мерками, чем те, что были приняты в Эсагиле. На собственных весах он взвешивал деяния людей и пришел к выводу, что они далеки от понятия любви, правды и добра и что бог любви, правды и добра должен их отвергнуть. Вавилон не знал такого бога, но Улу интуитивно ощущал его присутствие в бескрайних просторах мира. Возможно, таким божеством был даже Мардук, заветные желания которого служители его культа извратили, сделав Мардука богом гнева и жестокости.
Улу с отвращением смотрел на присутствующих и с еще большим отвращением слушал их. Ему казалось, что он задохнется, если проведет с ними еще хоть минуту. Он невероятно устал и не в силах был выносить больше злокозненные и корыстные речи своих собратьев. У него кружилась голова от дурманного дыма благовонных трав, курившихся в золотых чашах в честь небожителей. Он даже сам не мог толком понять, от этих ли курений или от переживаний ему дурно до тошноты.
Он положил руку на лоб и встал.
Верховный жрец задержал его:
— Брат Улу, с некоторых пор мне непонятно твое поведение. Объясни, что тебя тревожит, ты ведь сам зачитал нам договор Эсагилы.
Улу чувствовал, как дух непокорности сейчас захлестывает его и вынуждает вступить в открытую борьбу.
Он собрал все свое мужество и сказал:
— Прочитав вслух эти предложения, я всего лишь исполнил свои обязанности доверенного, а вовсе не потому, что я принимаю их. Напротив, я с ними не согласен.
Все в недоумении уставились на него, лишь верховный; жрец, хотя его бросило в пот, пытался сохранить хладнокровие и сказал подчеркнуто мирным тоном:
— Помогите ему, братья. От жары у него помутился рассудок. Выведите его на воздух.
Исме-Адад думал избавиться от него, но Улу с непреклонным и решительным видом продолжал:
— Надо сказать народу правду. Не пристало наживаться на опасности, которую сами же мы и накликали.
Исме-Адад повторил:
— Выведите его!
Два жреца бросились исполнять приказание и вывели Улу на террасу, на свежий воздух. Улу и не сопротивлялся, он едва стоял на ногах, потрясенный происходившим.
Когда жрецы, выводившие Улу, вернулись, Замару заметил:
— Я уже несколько дней наблюдаю за братом Улу, и вид его мне не нравится.
— Вероятно от жары у него помутился разум, — многозначительно повторил вслед за Исме-Ададом мунамбу.
Верховный жрец Исме-Адад кивнул.
— Это не первый случай, когда злые демоны в жаркую пору вселяются в тело человека. Несколько лет назад мы потеряли из-за этого несколько братьев за один месяц. Возможно, такая же участь ждет и брата Улу, так как и мудрейшие наши лекари бессильны перед жарой.
Все почтительно согласились с верховным жрецом, который слыл знатоком сокровенных тайн халдейской медицины.
— Однако, чтобы кончить нашу сегодняшнюю беседу столь же мудро и полезно, — продолжал Исме-Адад, — как мы ее начали, составим воззвание, чтобы, не мешкая, повесить таблички.
Никто не возразил, и когда жрецы расходились, на столе верховного жреца уже лежала вощеная дощечка с текстом воззвания. Его слова должны были раскрыть сердца халдеев.
Двадцать писцов Эсаги тут же переписали текст на глиняные таблички, а храмовые прислужники развесили их у ворот города.
* * *
В борсиппском дворце гонец из тайной службы повторил Набусардару сообщение о продвижении армии Кира.
Скажи он это любому другому полководцу, тот Пришел бы в крайнее замешательство, а Набусардар только громко рассмеялся.
Гонца это только удивило, что он спросил:
— Непобедимый не верит моим словам?
— Да нет же, — сказал Набусардар, все еще продолжая смеяться, — просто я представил себе, какие лица будут у сановников, у служителей Эсагилы и вавилонских вельмож, когда до них дойдет эта весть.
— В царском дворце я уже докладывал.
— И что же? — нетерпеливо спросил Набусардар.
— Его величество царь пришел в полную растерянность, когда услышал это, советники потеряли дар речи, весь двор, очевидно, охватила паника.
Набусардар снова засмеялся, потом внезапно оборвал смех и спросил:
— А Итара, мой начальник тайной службы, не потерял присутствие духа? Сейчас меня больше интересует настроение командующего тайной службы халдейской армии, чем вся продажная вавилонская знать, вместе взятая.
— Я говорил о царе, — напомнил Набусардару гонец.
— Я вижу, что полгода вдали от Вавилона уже сделали свое дело и ты усвоил деревенские манеры. Новый царь — вольнодумец, и у нас уже вошло в обычай: что на сердце, то и на языке. Каждый может говорить, что угодно, а если тебе захочется плюнуть в физиономию самому верховному военачальнику, который является в государстве вторым лицом после царя, смело можешь сделать это.
— Я позволил себе что-нибудь неуместное в отношении твоей светлости, Непобедимый? — спросил гонец, вконец смутившись; до него не доходил смысл слов Набусардара, потому что за эти полгода он действительно отвык от Вавилона и не знал, что здесь происходит.
— Пожалуй, ты один ничего себе не позволил, — шутливо продолжал Набусардар, — зато все остальные — сколько угодно. Сколько в Вавилоне жителей, столько могил роется для меня.
Гонец окончательно перестал его понимать.
— Не удивляйся, — продолжал полководец. — В Вавилоне подозревают меня в том, что я со своей армией хочу напасть на Халдейское царство. Им не верится, что Кир затевает какие-то военные приготовления против нас. Если бы не твое сообщение, меня сжили бы со свету. Потому я и засмеялся, как приговоренный к смерти, которого помиловали. И хотя ты принес печальную весть, ты, наверное, уже понял, почему я рад ей.
