— У Вавилона нет прав на Устигу, — возразила она.
— Вот как?
— Да. У Вавилона нет прав на Устигу, но если я захочу, я отдам его в руки только одному человеку в Вавилоне, по имени Набусардар.
— Набусардар! — потрясенный, повторил Гамадан.
— Да, я выдам его Набусардару, но при условии, что поручится мне своей жизнью. Если он его нарушит, то падет от руки Гамаданов.
Она произнесла это такой непреклонностью, что старик поспешил убраться с порога, словно это его должен был поразить клинок Нанаи.
— Приближается день, когда ты обязался сообщить в Вавилон о персидских лазутчиках. Ты прав, слово надо сдержать. Отправляйся в Вавилон и расскажи все Набусардару. Если он поручится жизнью за жизнь Устиги, я выдам ему князя.
— Боюсь, после такой вести мне самому несдобровать.
— Тебе нечего бояться. Набусардару выбирать не приходится, и он рад будет заполучить Устигу любой ценой. Так что он не только не расправится с тобой, но, будь это в его власти, наденет тебе на голову царский венец.
В тоне ее сквозила насмешка: она сердилась на Набусардара за то, что он остался глух к ее любовным излияниям, а она проявила столько любви к нему, когда разговаривала с его гонцом, который обещался все передать Набусардару. Ни за что на свете, никому она не открыла бы своё сердце, а тот, перед кем она изливала душу, не ответил ей.
Чувство унижения жгло ее, особенно теперь, когда она узнала персидского князя. Какая громадная разница между ними, очевидно, такая же разница и между Халдейским царством и Персией.
Отец угадал насмешку и боль в голосе Нанаи.
— Вот как ты теперь разговариваешь, а мне иногда казалось, что твое сердце отдано Набусардару.
— Чего иной раз не покажется, дорогой отец. — И она горько засмеялась.
Пока он занимался сборами в дорогу, дочь в глубокой задумчивости смотрела через проем двери вдаль.
Гамадан закрепил ремешки сандалий и подвязал полотняную рубаху, но не закрывавшую даже колен. Затем он пригладил рукой волосы на голове и бороду, снял с гвоздика шапку, чтобы защитить голову от солнца, и отправился в путь.
В дверях он обернулся:
— Да хранит тебя Энлиль!
— Да хранит он и тебя, — прошептала Нанаи совсем тихо. После его ухода она по-прежнему глядела через проем двери на поля за деревней.
Вдруг ей показалось, что в тишине раздался далекий стук копыт. Он затихал, потом усиливался, то прекращался совсем, то возникал снова, пока где-то поблизости не заскрежетало черпательное колесо на канале, заглушая все прочие звуки.
В ту самую минуту Гамадан узнал в летящем стремглав всаднике верховного военачальника царской армии Набусардара.
— Благороднейший господин! — закричал Гамадан и бросился ниц на дорогу. Конь на всем скаку взвился на дыбы, едва не раздавив старика копытами.
— С ума ты спятил? — Набусардар с трудом удерживал лошадь, чтобы не растоптать путника. Гамадан встал на колени и проговорил:
— Это я, достойнейший господин, я, Гамадан. Ты не помнишь меня.
Только теперь, рассмотрев его в упор, Набусардар признал Гамадана.
— С чем ты идешь ко мне, Гамадан?
— Я несу твоей светлости весть о персидских шпионах.
На лице Набусардара отразились радость и сомнение, словно он отказывался верить в то, чего так настойчиво добивался.
— Встань, не ползай в пыли! — приказал Набусардар. — И рассказывай!
Гамадан поднялся и, вплотную приблизившись к лошади, шепотом пересказал Набусардару все, что узнал о лазутчиках. Он уже не оплакивал свою дочь, как во время первой встречи с полководцем, напротив, глаза его сияли торжеством. Честный Гамадан принес в жертву самое дорогое, что у него. было. Ради Вавилонии он не пожалел своего величайшего сокровища.
— Тебя вознаградят за все, Гамадан, — утешал его верховный военачальник, — царь наградит тебя по-царски, а Набусардар — по-княжески.
— Ах, нет, — прошептал Гамадан, — мой род служит родине не за деньги и награды. Мне ничего не надо. Я сделал это не для царя и не для Набусардара. Я поступаю, как велит мне зов моих предков, о подвигах которых пишут в вавилонских книгах.
— Может быть, дочь твоя желает получить золота или дорогих камней?
— Нет. Мы с ней одна плоть и одна кровь, у нас одни мысли и одни чувства. Дочери Моей тоже ничего не нужно. Она гордится, что не уронила чести нашего рода и пожертвовала собой ради родины, хотя этой жертвой стала ее чистота, оскверненная паршивым персом. Мы не нуждаемся в наградах.
— Мы еще поговорим об этом, Гамадан. А теперь скажи мне: где лазутчики?
— Обо всем твоя светлость узнает от моей дочери. Мне больше ничего не известно. Она все держит в секрете.
— Твоя дочь дома?
— Она ранена в плечо и лежит в постели. Она ждет тебя. Прости, что твоей светлости приходится утруждать себя.
— Я не счел бы за труд отправиться даже в раскаленное пекло, когда дело касается персидских лазутчиков, — засмеялся Набусардар.
— Дорога тебе знакома, господин?
— Я помню дорогу.
— Езжай, я пойду следом. Кроме нее, в доме никого нет, входи смело.
— Да благословят тебя боги за твои слова! Простившись, Набусардар пришпорил коня и снова помчался галопом.
Горя нетерпением, Набусардар влетел во двор. Он торопился не ради мужественной дочери Гамадана, в которой и не ожидал увидеть Нанаи: его подхлестывала весть о шпионах, и, наспех привязав коня у хлева, он бегом устремился в хижину.
Нанаи у же. давно слышала стук копыт и поняла, что всадник спешился у них во дворе. Несомненно, кто-то приехал к ним, и она не сводила глаз с двери.
На пороге послышались шаги. Нанаи не успела приподняться на постели, как в дверях появился человек.
Постель Нанаи стояла в затененном углу комнаты, подальше от палящих солнечных лучей, и Набусардар не сразу разглядел, есть ли кто-нибудь в хижине. Когда глаза привыкли к полумраку, он заметил постель, лежащую на ней женщину и спросил:
— Ты дочь Гамадана?
— Я дочь Гамадана, господин, — ответила Нанаи и пригласила его войти.
— Я — гонец верховного военачальника его величества царя Валтасара, гонец непобедимого Набусардара.
— Войди, господин.
Повторив приглашение, Нанаи в следующий миг узнала в пришельце человека, с которым случай свел ее в Оливковой роще, и чуть не вскрикнула от неожиданности. Правда, в прошлый раз он был одет солдатом, а теперь на нем одежда военачальника, — хоть и низшего ранга, — которая очень шла ему. В прошлый раз лицо его было покрыто пылью, теперь оно было свежим, бородка заботливо расчесана, и вообще он выглядел щеголем, словно ехал на свидание с девушкой, с которой желал соединиться нерасторжимыми узами.
