— Раз вы так спрашиваете, Пантелеймон Кондратьевич, то значит, не согласны — говорит Аня — зачем нам уподобляться персонажу из Салтыкова-Щедрина, который "мечтал разорить академию, а приехав, спросил, нет ли тут университета, чтобы его спалить"? И результат в конечном счете будет прямо противоположный — проходили уже, при царе, в девяносто девятом.
Память тут же подсказывает, что нам в Академии читали. Студенческие беспорядки 1899 года — эталонный пример как не надо подавлять инакомыслие и обеспечивать порядок. Вышел пожар на всю Российскую Империю, бунтовали университеты Санкт-Петербурга, Москвы, Киева, Казани, Томска, Харькова, Варшавы и Одессы (размах оцените — где Варшава и где Томск), а в Питере к ним присоединились и прочие учебные заведения, включая Военно-медицинскую Академию, Высшие женские курсы, и даже Духовную Академию. В спокойное время, когда никакой революции, большевиков и прочих эсэров и близко нет — с пустяка началось, усугубленного бездарностью царских властей.
Санкт-Петербургский университет отмечал свое 80-летие. И накануне там вывесили обращение ректора, предписывавшее учащимся "исполнять законы, охраняя тем честь и достоинство университета", и предупреждавшее — "Виновные могут подвергнуться: аресту, лишению льгот, увольнению и исключению из университета и высылке из столицы". Студенты же сочли этот тон надменным и высокомерным, за два дня до юбилея объявление было сорвано и уничтожено, а на самом торжестве — аудитория освистала ректора, заставив его прервать свою речь и покинуть трибуну. После чего студенты стали расходиться, чтобы весело отметить праздник в городе и по домам.
И обнаружили, что Дворцовый мост, а также пешие переходы через лед Невы, заблокированы полицией. Кто отдал такой приказ, доподлинно неизвестно — скорее всего, кто-то из полицейских чинов решил, а вдруг толпа "нигилистов" и под окнами Государя, в Зимнем Дворце, как бы не вышло чего? И никто не озаботился разъяснить студентам смысл происходящего, поговорить, успокоить — а лишь пришибеевское, "не толпись, расходись по домам!".
Кто по эту сторону Невы жил, на Васильевском и Петроградке, те разошлись. Но большая группа студентов двинулась по набережной в сторону Николаевского моста. В сопровождении конных полицейских — "как бы чего не вышло". Это возмутило студентов, "нас конвоируют, словно арестантов", а кроме того, кто-то решил, что полиция хочет перекрыть еще и Николаевский мост. И в полицейских полетели, даже не камни, а снежки — один из которых очень удачно расквасил нос командиру эскадрона. Который, обозлившись, крикнул — бей, нам из-за этой сволочи студентов ничего не будет! (эти слова для потомков в бумагах сохранились). И конные жандармы врезались в толпу, топча конями, хлеща нагайками, рубя шашками плашмя (хорошо хоть, стрелять не начали). Причем досталось не только студентам, но и случайным прохожим, из "приличной публики".
Назавтра возмущенные студенты объявляют забастовку, бойкотируя занятия. Ректор не придумал ничего лучше, как вызвать в университет полицию, обозлив и "демократически настроенных" преподавателей. Несколько десятков студентов арестовали, еще больше отчислили с "волчьим билетом" — опять же, не особенно разбираясь конкретной виной во вчерашнем, а кто был неугоден, и просто под руку подвернулся. Скандал однако распространялся, студенты в Российской Империи были в большинстве вовсе не из рабоче-крестьян, у многих были влиятельные родственники, друзья, просто знакомые. И тогда Николай Второй распорядился о расследовании — поставив главой комиссии военного министра Ванновского. "Виновен — в солдаты. Хотя бы они имели льготу по семейному положению, по образованию, или не достигли призывного возраста. Армия и не таких исправляет". Так распорядился царь — по собственной дури, или с подачи генерала, история умалчивает. Кстати, служили тогда (в сухопутной армии, по закону от 1888 года) пять лет, а не три, как у нас сейчас
[8].
И полыхнуло уже по всей России. Забастовали уже и студенты Московского университета — ответ властей был такой же как в Питере: аресты, отчисления, высылка. Студент Ливен облил себя керосином и сжег в одиночке Бутырской тюрьмы — родственники утверждали, из-за издевательств стражи, власти — что он был псих. Его похороны в Нижнем Новгороде (откуда он был родом) вылились в антиправительственную манифестацию. И прокатилось по всей Российской Империи, от Петербурга до Одессы, от Варшавы до Томска (дошло бы до Владивостока, если б там университет был). В итоге все ж стихло, подавили, успокоили. Вот только ущерб авторитету царской власти был огромный — как внутри страны, так и за границей (уж как изощрялись европейские газеты, в особенности английские). А среди студентов, кому тогда искалечили жизнь, были например, Каляев, в 1905 году убивший Великого Князя Сергея Александровича, и Борис Савинков (эта персона в комментариях не нуждается), и еще немало ушедших в революцию, кому не повезло достичь такой известности. Наверное, эти двое все равно бы сорвались, бунтарь-террорист, это уже характер такой — но наверняка были многие, кто прежде о пути революционера и не помышлял, ведь личная обида, это такой стимул.
Конечно, сейчас по всему СССР беспорядков не возникнет. Но сколько народу будет обозлено, считая себя пострадавшими без вины, и как они после станут относиться к Советской Власти? А лет через тридцать кто-нибудь об этих событиях свои "Черные камни" напишет — о борьбе молодежи со сталинской тиранией. И на кой черт тогда "инквизиция" нужна, чему нас в Академии учили? Это Валька просто мыслит "где тут нанятые американским Госдепом, обнаружить, уничтожить" — а нам надо сделать так, чтобы сама идея, лозунги наших врагов стали тем, о чем приличные люди не говорят, или просто посмешищем. Вот тогда можно и на эшафот конкретных виновных — не героями они пойдут, а отбросами, неудачниками или шутами.
— Если это студенты — говорит Аня — заигрались по дури, а нам придется меры принимать, чтобы сохранить для СССР старинный университет и основную здоровую массу учащихся. Кого из паршивых овец придется изъять, явно или тайно (арест с приговором, или несчастный случай), а кого достаточно просто опозорить или напугать, это на месте решим.
— Кандидатуры?
— А вы будто не знаете, Пантелеймон Кондратьевич? В Академии на нашем факультете, по списку двух курсов, шестьсот восемнадцать слушателей — развернулись бы больше, так преподавателей не хватает. Уровень подготовки оцениваю, по армейской мерке, от сержанта — это те, кто совсем с минимальным багажом туда пришли, как наши "смолянки" до капитана, командира строевой роты — это те, кто уже жизнью терты: фронтовики, следователи, погранцы, милиция. Через два года им уже можно самостоятельные поручения давать — а пока, только на подхвате.
— А те, кто в Молотовске остался? Из твоей бывшей команды "стерв" и к ним примкнувших?
— Они там вполне на своем месте. И лучших уже в Академию вытянули, еще в прошлом году, когда увеличили набор. Так что, товарищ Пономаренко, опыт управленческой работы на высшем уровне, только у меня. Приехать, разобраться, посмотреть.
— Про приговор от УПА забыла?
