Поль Ламбер был прежде всего полицейским. Очень хорошим полицейским, с более чем четвертьвековым опытом и стажем. Разбираться в тонкостях коммунистической идеи он не считал для себя необходимым — конечно, ему было известно, что есть какие-то троцкисты, отличающиеся от тех коммунистов, что в СССР, а прежде были "большевики" и "меньшевики", и отношения между этими течениями были далеко не дружескими, но — "милые бранятся, только на потеху", так кажется русские говорят. Был у Ламбера, тогда еще простого инспектора, среди информаторов один, кто называл себя настоящим "русским князем из рода Рюриковичей" — правда, в Париже этот аристократ вел жизнь клошара, поскольку все его богатство украли большевики, однако общаясь с ним, Ламбер вынес твердое убеждение, что русские стоят на более низкой ступени развития, чем европейцы. Так как "загадочная русская душа" при ближайшем рассмотрении представляла лишь — где француз или немец поступит по разуму и логике, без всяких сантиментов, для русского имеет огромное значение "по справедливости". Что вовсе не есть показатель высокой нравственности — поскольку эта справедливость может быть сугубо для себя, тот же "рюрикович" мог за грош горло перерезать ближнему своему. Но ведь это было и в Европе, в феодальное средневековье, когда личная свобода была сведена к минимуму, благородное сословие было связано как путами законами чести, духовенство — святым писанием, горожане — цеховыми правилами, ну а крестьяне — волей сеньора. У нас однако был Вольтер с энциклопедией разума и лозунгом свободы — а русские (как и прочие азиатские народы) так и остались стадом, послушным воле Вождя. Понятно, отчего идея коммунизма столь популярна у китайцев, корейцев, вьетнамцев.
Ламбер был патриотом Франции. Но он видел, что Франция проигрывает эту войну. Сто лет назад Индокитай удалось покорить, благодаря огромному преимуществу европейцев в военной технике и организации — теперь же вьетконговцы, обученные русскими, не уступали французам в вооружении и тактике, но их было больше, они были на своей земле, а главное, обходились Сталину и Хо Ши Мину намного дешевле. И гораздо меньше ценили собственную жизнь — если во Франции лишняя тысяча гробов из Индокитая могла вызвать беспорядки, то во Вьетнаме на место погибших становились десять тысяч. И если в Китае свободный мир мог опереться на какую-то часть европеизированной верхушки, внушающей толпе, что лучше подчиниться белым господам, то во Вьетнаме при французах местные помещики и буржуазия никогда не были значимой политической силой, авторитетной в глазах толпы. Так что победа была миражом, это было понятно всем в колониальной администрации — но и уйти окончательно, признать свое поражение, было мучительно больно.
— Я знаю лишь один способ победить. Выжечь тут все к чертям атомными бомбами. Или вытравить химией, как это делают англичане с авеколистами в Африке. И после заселить заново, хоть теми же неграми — как в Америке с индейцами поступили. Так как раба, кто видел кровь белого господина, уже нельзя загнать под ярмо.
Это сказал полковник Леру, командир полка парашютистов, переброшенных в Сайгон после майской резни. Ламбер спросил тогда, вы полагаете, мы решимся? Иначе нет смысла продолжать эту войну, обходящуюся Франции в миллиарды и ставящую под угрозу общественное спокойствие даже в самой метрополии. Но если мы завтра будем бомбить Ханой, тогда и русские вмешаются открыто, у них же с так называемой ДРВ договор. И начнется Третья Мировая, где Франции уготовано место в первой траншее перед натиском русско-германских орд, имеющих и атомное оружие — после чего, даже если свободный мир победит, заселять заново придется уже Францию. И кстати, интересно, кем — арабами из Алжира и Сирии?
— Наш уход с севера был ошибкой. Теперь коммунистическая зараза расползается оттуда на весь Индокитай. И ее не сдержать. Мы воюем уже не ради победы — а чтобы найти случай уйти, сохранив лицо. Остаться в статусе мировой державы, а не скатиться до уровня Голландии, потерявшей Ост-Индию и сразу ставшей всего лишь малой европейской страной. И поставить на место наглых бошей, заявивших что "вы не можете даже вьетнамцев победить, а требуете подписания акта капитуляции от нас" — чтобы хотя бы теоретически, когда-нибудь, получить с них репарации за войну, со всеми положенными процентами. Мы воюем сейчас за благо своих потомков, месье Ламбер. И работа вашей миссии, это один из способов пригвоздить коммунизм к позорному столбу, победить его хотя бы морально.
Комиссия Международного Уголовного суда при ООН прилетела в Сайгон в начале сентября. Формальным поводом для расследования был вопиющий случай убийства коммунистическими партизанами французских гражданских лиц (в том числе, женщин и детей — семей чиновников колониальной администрации) — не одним же Советам устраивать показательные процессы над украинскими и ливийскими повстанцами? Это произошло еще в мае — трехмесячный срок потребовался для договора с коммунистами о временном прекращении огня, а по факту, перемирии на всей территории провинции Кохинхина (южная треть Вьетнама), "за исключением необходимой самообороны". И пожалуй, что коммунисты от этого больше выграли, чем проиграли — поскольку перемирие привело к практической ликвидации французской колониальной власти за пределами городов и гарнизонов. Большинство помещиков (французских и местных), а также управляющих заводами и шахтами, и чинов колониальной администрации в провинции поспешили укрыться в города, прежде всего в Сайгон, который внезапно оказался переполнен "беженцами" — ну а те, кто остались, как минимум не препятствовали вьетконговцам ни в чем, если не прямо сочувствовали им. Как ни странно, это не привело к экономическому параличу — конечно, Вьетнам не слишком развитая страна, но какая-то промышленность там имелась (построенная нами, французами, для этих неблагодарных дикарей): шахты, рудники, кирпичные и цементные заводики, фабрики по переработке сельхозпродуктов, и конечно, железные дороги. К удивлению Ламбера (и остальных французов), все это с различным успехом как-то функционировало в руках полуграмотных вьетнамцев — зато законные владельцы собственности не получали от этой деятельности ни гроша. Канцелярия губернатора была завалена прошениями с требованием немедленно навести порядок, да и просто вернуть пострадавшим средства к существованию, "если вы не можете сейчас возобновить войну, то пусть французское правительство компенсирует нам потерянную ренту за этот срок, а после получит ее от коммунистов". Кончилось тем, что губернатор пригрозил выслать всех недовольных из Сайгона в коммунистическую зону, "сами попробуйте получить с Вьетконга ваши деньги". Что не прибавило популярности губернаторской власти — зато сохранило спокойствие и мир.
Конечно, эти беженцы были ценным источником информации о "преступлениях коммунистических партизан". Но и коммунисты тоже не теряли времени и возможностей. "Вы приехали расследовать преступления против гражданского населения — так получите". Буквально толпы свидетелей (вьетнамцев), явившиеся в Комиссию, рассказывали такое, что сильно напоминало десятилетней давности зверства эсэсовцев генерала Достлера над добрыми французами (да еще откуда-то выяснилось, что в антипартизанских подразделениях французской армии в Индокитае до сих пор в немалом числе служат самые настоящие немцы, когда-то воевавшие в Ваффен СС). И замолчать это было никак нельзя — поскольку в Сайгон вместе с Комиссией прехали и журналисты, в том числе и от коммунистических стран, да и Церковь занимала откровенно двурушническую позицию, "и вашим и нашим". В итоге, господин губернатор вызвал к себе французских членов Комиссии (и Ламбера в их числе) и устроил разнос, как сержант новобранцам.
