— Что получила Франция в результате вашей деятельности — кроме скандала и убытков? Комиссия ООН — а вы для чего в нее включены, защищать абстрактную истину, или отстаивать интересы отечества? Нас не интересуют дохлые вьетнамцы — найдите тех, кто убивал французов, черт побери!
Коммунисты не препятствовали и тут — хотя как сказал полковник Леру, найти тех нападавших, дело безнадежное, ударные части Вьетконга, "десятые батальоны", как их называют, высокомобильны и могут сейчас хоть в Лаосе быть, хоть на границе с Аннамом. Но попытаться стоило, чтоб хотя бы успокоить губернатора и Париж — и Ламбер был среди тех, кому было разрешено выехать в партизанские отряды, и беседовать с самыми настоящими вьетконговцами. Особой ненависти к себе Ламбер не заметил, в партизанской зоне можно было, как оказалось, и французов найти — врачей, учителей, кто "не запятнал себя преступлениями против вьетнамского народа", их не трогали. Местного языка Ламбер не знал, пришлось через переводчика объясняться — и не то чтобы ему лгали, но вряд ли даже цивилизованный человек сумеет точно ответить на вопрос, что он делал в такой-то день три месяца назад, если только дневник не вел. А сами вьетконговцы были похожи на самых обычных крестьян — "воюем, чтобы жить как жили раньше. И так будет, когда вы уйдете".
Но все же какие-то ценные сведения удалось получить. В нескольких отрядах, а также в нескольких партизанских деревнях повторяли о "чужих, пришедших с запада, из Камбоджи, они не признавали наших правил, были невероятно жестоки". И это, опять же по словам вьетнамцев, было весной "в начале сезона дождей". А затем они ушли назад на запад, и больше о них мы ничего не знаем.
— Вы раскопали, вам и продолжать — сказал глава Комиссии, господин Эмон — поезжайте в Пномпень, месье Ламбер, может что-то и узнаете. Судя по тому, что известно про тамошних красных, это похоже на правду — по крайней мере, стоит проверить.
Ламбер прибыл в Пномпень в очень неудачный момент, когда к нему подходила коммунистическая армия Его Королевского Величества Сианука. И город был переполнен беженцами, еще больше чем Сайгон — но это были другие беженцы, не "приличная" публика, а в большинстве, такие же крестьяне, они заполнили все дома и сараи, спали иногда прямо на улицах. Они смотрели с ужасом и рассказывали ужасные вещи.
— Когда они пришли, папа сказал, я врач, лечил всех, кто нуждался, и буду рад служить камбоджийскому народу. Они сказали, ты лечил врагов и предателей, значит сам враг и предатель — схватили его, вытащили во двор и забили мотыгами. Маму насиловали толпой, а затем тоже убили. А нас с братиком просто выгнали, сказав, они сами с голода помрут.
— Когда они вошли в Баттамбанг, то убили всех, кто им не понравился. А остальных разделили — мужчин отдельно, женщин отдельно, воевать и работать на революцию. Малых, кто мог держать винтовку или лопату — как взрослых. Совсем маленьких — отнимали у матерей и бросали в канавы. Старых и больных, кто не мог ходить, или кололи штыками, или просто оставляли в домах, которые сжигали. Кто пытался сопротивляться или бежать — убивали на месте.
— Мобилизованных собрали на главной площади и самый главный комиссар произнес речь. Что ради победы революции надо не жалеть ни себя, ни врагов. И пусть погибнут девять из десяти — ради того, чтобы оставшиеся жили при истинном коммунизме. Десять лет лишений и труда — зато после тысячелетие народного счастья для тех, кто выживет.
Еще месяц назад Сианук был изгнанником, без всякой политической силы. Как у этого проходимца оказалась армия, сумевшая за какие-то две, три недели захватить пол-Камбоджи? Ведь даже вьетконговцы редко нападали даже на малые города. Командующий гарнизоном генерал Клермон лишь печально усмехнулся и ответил:
— Вам напомнить, месье Ламбер, что было здесь в сорок первом, когда Сиам вторгся через эту же границу по наущению японцев, уже хозяйничавших в нашем Индокитае? История повторяется, только вместо японцев другая сторона. У Сианука откуда-то взялись и артиллерия, и танки, и авиация — и боеприпасы они явно не экономят. Ладно, "шерманы" после Великой Войны янки продавали кому попало по цене металлолома, и "мустанги" с В-26 тоже могли хоть в частные руки попасть. Но когда мы попробовали дать им бой над переправами возле Поусата, то откуда-то появились реактивные, без опознавательных знаков, и это были не "миги" а "тандерстрайки-84", а у нас в Индокитае только винтовые, новейшие "дассо-450" до нас не дошли. И наверняка там за штурвалами самолетов и рычагами танков вовсе не желтомордые сидят — вам сказать, кто, или догадаетесь сами? Нас делят, как Китай — одна половина, их макаке, вторая, ясно чьей. Правда, наш лучший заокеанский союзник настолько любезен, что хотя бы своих солдат сюда не послал. И вы думаете, в Париже обо всем не знают? Скорее, предпочитают не замечать, или нам еще и своим защитникам от красного вторжения, войну объявить? Здесь в Пномпене всем известно, что центр шпионажа для Сианука, это консульство США, и мы ничего не можем с этим поделать. У меня наберется едва девять тысяч солдат, даже если я поставлю в строй всех писарей и поваров — на нас же движется не меньше сорока тысяч, по данным разведки, с явным превосходством в тяжелой технике, и с господством в воздухе. Послушайте моего совета, месье Ламбер — уезжайте отсюда скорее. Через два, три дня Пномпень падет — и лучше не думать, что головорезы Пол Пота сделают с населением. Особенно с европейцами, перед которыми они не испытывают никакого уважения. Что, вы спрашиваете, отчего бы не мобилизовать тех, кто бежит от ужасов коммунизма? Мы из этой публики даже пару рабочих батальонов для рытья окопов не сумели навербовать. Отчего-то лишь коммунисты умеют делать из азиатов настоящую армию — нам же остается лишь достойно умереть, показав красной своре, на что способен белый человек. А если не хотите уехать немедленно, то вам совет: когда будет плохо, попробуйте перебраться за Меконг, там комми не такие свирепые, могут вас пощадить. Или укройтесь в американском консульстве — свои своих не тронут.
На следующий день над Пномпенем появились самолеты — несколько десятков двухмоторных бомбардировщиков времен прошлой войны. Бомбили неприцельно, но смерть сняла обильную жатву среди беженцев, кто обезумев от страха, метался по улицам — и жертв могло быть гораздо больше, если бы не хлынувший вскоре дождь, что погасил пожары. Не прошло и часа, как в городе все услышали артиллерийскую канонаду — это армия красных кхмеров подступила к Пномпеню с запада. А на востоке разлился Меконг, и владельцы лодок наверное, обогатились, продавая места всем желающим вырваться из этого ада. Хотя как заметил Ламбер, немало было и тех, кто не спешил бежать, а лишь бесцельно слонялись по улицам, или часами сидели неподвижно, глядя перед собой — наверное, это были те, кто потерял своих близких при авианалете или еще прежде. И генерал Клермон, истинный военный профессионал, оказался прав — на второй день в город вошли десяток израненных солдат, крича что "нашего Семнадцатого полка больше нет, фронт прорван, через час коммунисты будут здесь" — по крайней мере, так было запечатлено в газетах и вошло в историю, хотя сам Ламбер этого не видел.
Он смотрел из окон консульства США, как по улицам Пномпеня шли колонны коммунистов, одни части были похожи на армию, правильно обмундированные и вооруженные, другие же, на толпу бунтующих крестьян, в обычной одежде и едва ли не с палками в руках. Хотя он слышал, что у коммунистов принято гнать таких свежемобилизованных в первых рядах, на пулеметы и минные поля, чтобы преданность свою доказали — значит, это те, кому повезло выжить. Горели дома, слышались крики, на площади кого-то показательно казнили — кого-то важного, тех кто попроще убивали на месте. Консульство было набито людьми, здесь собрались все европейцы, оставшиеся в городе и не попавшие в лапы повстанцев, а также местные, европейского вида. Но сам консул, мистер Чепмен, уверял, что "вы все здесь в полной безопасности".
