— Степ, ты не бойся — сказала Люба — ничего они с нами не сделают. По закону, презумпция невиновности…
— Двойка — ответил Валентин — в реальной практике сейчас, презумпция, это лишь касаемо самого факта совершения преступления. А когда сей факт доказан, вас с поличным поймали, то уже вам надо доказывать, что вы не замышляли наиболее тяжкого из возможных намерений. Иначе бы любой бандит, кто на темной улице, "жизнь или кошелек", мог бы сказать, "а я убивать вовсе не собирался — и потому, не разбой, а грабеж, более легкая статья". Товарищ Смоленцева имеет приговор от ОУН-УПА, и дело наверняка на контроле будет, мне даже страшно представить, с какого верха — так что прокурор вполне может квалифицировать не только покушение и бандитизм, но еще и "по политическим мотивам", а это уже "четвертной".
Степа вдруг срывается с места, оттолкнувшись от стены руками, и бросается к окну. Мимо Лючии — разве сможет хрупкая и невысокая женщина остановить рослого парня? Но мягкий "протягивающий" блок левой, и одновременно, удар правой в лоб, основанием ладони — голова Степы откидывается назад, не успевает за ногами, и смачный звук падения на спину, разве что ковер чуть смягчил. Тот, кого назвали Валентином, тут же оказался рядом, больно вздернул Степу за руку вверх — ай, локоть вывихнешь! И резко, без замаха врезал поддых, так что Степа согнулся вдвое. И еще спрашивает, участливо лыбясь:
— Больно? Потерпи, пройдет, вдохни глубоко, еще раз. А представь, как лежала бы твоя тушка на асфальте, после полета с четвертого этажа. Вся изрезанная стеклом, пока бы ты двойную раму вынес.
— Хочу умереть комсомольцем! А-а-а! Руку сломаешь!
— Комсомольцы ворами не бывают. А ты, сука, еще и меня оскорбил, обозвав буржуазией. Что ты, тридцать третьего года рождения, сделал для страны и народа, чтобы мне, на фронте две Звезды Героя получившему, такое говорить? И напомни, у Маркса сказано, буржуй тот, и только тот, кто частную собственность имеет — не просто имущество, а капитал, который крутится в обороте и прибыль дает. И какой капитал у меня, или вот у товарища Смоленцевой — а коль завидно тебе, так сделай для СССР то же что и мы, и уж поверь, Родина тебя не забудет! Ну а раз ты сам выбрал другое — то не обижайся, что лучшие годы проведешь за решеткой. В компании с самой гнусной мразью — ты ведь знаешь, что тем, для кого Родина не пустое, дозволено было свою вину на фронте искупить, так что сейчас за колючкой кайлом машут лишь самые гниды, кто думал, а может при фашистах будет не хуже, ну еще предатели — бывшие власовцы, полицаи, бандеровцы. Теперь они для тебя будут "свои".
— Мы не воры! — крикнул Степа, снова приставленный к стене — мы комсомольцы, сознательные. "Молодая ленинская гвардия", за истинный коммунизм!
— Не смей, молчи! — крикнула Люба — мы же клятву давали, своих не выдавать!
— Клятву давали? — сказала та, которую назвали Анной Петровной — так своих выдавать, врагу нельзя. Значит, мы для вас враги? И еще "молодой гвардией" назвались, это в честь героев Краснодона, о которых Фадеев написал?
Степа кивнул. Анна взглянула на одного из парней, приказала — представься.
— Сергей Тюленев — ответил тот — да, тот самый. После освобождения Краснодона в декабре сорок второго, пошел добровольцем в морскую пехоту — Днепр, Висла, Одер, затем Зееловские высоты, Гамбург и Киль, до Копенгагена мы не дошли, немцы капитулировали раньше. И еще Курильский десант сорок пятого — в совокупности за все, Герой и три "Славы". Мы были той, настоящей "молодой гвардией" — а вы кто? Теперь еще и нас врагами считаете, вы за ленинские идеалы — а мы тогда были за что?
— Мы против коммунистической бюрократии! — выпалила Люба — за то, чтобы было как при Ильиче. Чтобы всех выбирали, и никаких привилегий.
— Молоды вы, чтоб то время помнить — усмехнулась Анна — вот у меня отец как раз с девятнадцатого был в РКП. И я, с двадцать второго, помню чуть больше вашего. Валь, я думаю, с этими молодыми людьми можно в нормальной обстановке разговаривать. То есть разрешить им опустить руки и отойти от стенки.
Сесть Степану и Любе не предложили. Они стояли, как революционеры на суде — в том фильме, где Желябова и Перовскую в конце вешать везут.
— И что нам с вами делать? — спросила Анна Петровна — или сейчас вызываем милицию, и будет все, как наш товарищ сказал, и суд, и срок от десятки до двадцати пяти, и последующее поражение в правах. Или вы нам все рассказываете, а мы решим. Валь, ну жалко ребят, может быть они просто по глупости влезли в это дело?
— Они человека убили — резко сказала Лючия — если не сами, так причастны. Ганна нашим, советским человеком была — и не верю я, что она сама. Такие, как эти — ее в петлю и сунули! Пусть теперь ответят, по справедливости и закону!
— Мы не виноваты! — выкрикнула Люба — я там не была, но мне Маруська Брыль рассказывала. Что там Ганке сказали, что коллективно сообщат куда надо, что ее Игорек против Партии и товарища Сталина что-то ужасное замышлял, и сама она была его сообщницей и всех подбивала в свою банду вступить. Если она сама не решится, не заставит никого на себя грех брать. Я не знаю — но вроде, Маруська не врала. Она смеялась еще, вот что любовь-морковь с людьми делает.
— Не заставит никого грех брать? — зло спросила Лючия — то есть, девушке сказали, или сама повесься, или мы тебе поможем, да еще и клеветой обольем? А она, по малодушию, послушала. За вашу "идею"!
— Сергей Степанович говорил, надо не колеблясь жизнь за идею отдавать — выпалил Степа — струсишь, так все равно убьют, только без пользы для дела.
— Сергей Степанович Линник, заведующий кафедрой марксизма-ленинизма в университете? — спросила Анна — знаем мы про его кружок "юный марксист", и чему он учит. И это он вам приказы отдает, как глава "молодой ленинской гвардии"?
— Нет, вы что? Сергей Степанович нам только политграмоту разъясняет. Что Ленин писал, и Маркс с Энгельсом. А в "молодой гвардии" нам Марат Лазаренко говорит, что делать, а он комсорг факультета! А Сергей Степанович про "молодую гвардию" возможно, и не знает — по крайней мере, он никогда нам про нее не говорил, ни в кружке, ни на занятиях.
— Дурак ваш Сергей Степанович — сказал Юрий Смоленцев — по уму надо, чтобы те, с другой стороны, за свою идею жизнь отдавали. А самому погибать — лишь когда иного пути выполнить боевую задачу нет. И какая необходимость была девушку убивать, ради какой цели?
— Да не знаю я! — выкрикнула Люба — не было нас там. Говорю же — что лишь от Маруськи слышала. Те, кто тогда собирались, это у Сергея Степановича вроде "актив", самые доверенные.
— А те, кто к вокзалу ходил? Там же из восьмерых, пятеро даже не университетские. И тот же Горьковский, сержант ГБ, а не студент.
— Так к Сергею Степановичу многие ходят из "народных дружин". Которые на заводах, по учреждениям, и даже по жилтовариществам собирались, когда тут с бандеровцами была война. И сейчас еще, на улицах за порядком следят. У молодежи во всем Львове это считается вроде как почетным — если ты в дружине, за тобой сила и закон.
