— А разве этот мир похож на потусторонний? — спросил меня муж — и я тогда кто, если тут еще не успел родиться? Как и все, кто на "Воронеже" был. И у Анны после спроси — она в той истории погибла, до Победы не дожив. Как и Тюлень, что у меня в подчинении ходит, да ты же знаешь его — в миру Сергей Тюленин из "молодогвардейцев". И генерал-лейтенант Куников, кто дивизией морской пехоты командует, ты его тоже видела в Ленинграде в прошлом году — а там он в сорок третьем на Малой Земле погиб. Ну успокойся, Галчонок, живы мы и долго вместе жить будем, долго и счастливо. А то, что было там — здесь не будет никогда!
В ту ночь я так больше и не уснула. Юрий тоже, он просидел на кровати рядом со мной, и мне очень хотелось… но было нельзя, поскольку мне перед испытанием предстоял еще и обряд причащения. Утром пришла Анна, и мы выбирали платья, делали прическу и макияж, за окном шел осенний дождь и ветер сгибал деревья. Я рассказала своей лучшей подруге о своем сне, а затем спросила, верно ли, что и она в той истории погибла, не дожив до конца войны — и как она чувствует себя сейчас?
— Хорошо, ну а отчего бы иначе? — ответила она — Люся, ты пойми, что с того, как "тут" и "там" разошлось на развилке, у нас ничего не предопределено. И надо, как классик написал, "жить и исполнять свои обязанности", делать то, что должно.
Мы подъехали к собору Беспорочного Зачатия на трех одинаковых черных "зимах", в одном мы с Юрием, а также Анна и Валя, в двух других наша охрана. Всю дорогу я держала мужа за руку, боясь отпустить на миг, словно он тотчас же исчезнет, и я, проснувшись, окажусь в мире того моего сна. Первыми вышли ребята, нас оберегающие — Юрий сказал мне, тут все под контролем, даже снайпера бояться не надо, и никто не кинется на нас с гранатой, как тогда в Риме возле Дворца Правосудия. А еще собор был оцеплен милицией, хотя внутрь пускали не только тех, кто из римской делегации, но и еще каких-то мужчин и женщин, наверное это и есть "массовка", из местной паствы. И у входа люди стоят — те, кому в храме место не хватило? И санитарная машина неподалеку — это что, на случай если заговорщикам все-таки удастся их подлый план?
— Обычная предосторожность — ответил мой рыцарь — массовое же мероприятие, а вдруг кому-то плохо станет? Лучше лишнее в запасе иметь, чем если нужного под рукой не окажется, это правило святое.
Когда машины остановились, сначала вышли ребята, и мой муж, я и Анна последними. Сразу на нас налетел ветер с мелким дождем, бешено рванул наши плащи, платья, шляпки, прически, у Анны зонтик вывернуло, а я свой зонт (подарок Орхидеи) даже не стала раскрывать, вырвет и унесет, как тогда на аэродроме. Столь частое упоминание ветреной стихии в моих рассказах заслуживает разъяснений, я научилась не замечать "страшных русских морозов", которыми меня пугали в Италии, и даже, с побуждения Анны, занимаюсь "закаливанием", обливаясь холодной водой, хотя мне и страшно было поначалу видеть, как моя подруга подвергает этому детей — но муж авторитетно мне разъяснил, что эта процедура не только не опасна, но и полезна, если это короткий "удар холодом", и сразу в тепло, то он мобилизует здоровье и укрепляет иммунитет. Дождь также подобно морозу, стихия пассивная, и его можно не замечать, если есть зонт. Ветер также не заслуживает упоминания, когда он слаб, и лишь эффектно развевает мое платье — но когда он столь силен, что сбивает с ног, не заметить его невозможно. Сейчас, полсотни шагов до входа в собор, меня трепало будто в вихре дантовского "Ада", полы плаща вздувает над головой, платье рвет и облепляет, шляпка сбилась набок и вот-вот улетит, вид совсем не торжественный — я конечно, смущалась и сердилась, но в то же время меня посещали мысли о самом сладком и греховном, когда этот божественный ураган хотел сорвать с меня одежды прямо в объятиях любимого супруга, я даже готова была плащ потерять, пусть его унесет, ради полноты ощущений! Интересно, когда тот великий флорентиец писал про второй круг, то отчего он увидел там именно ураган, терзающий страстных влюбленных?
— Погода не для прогулок — сказала Анна, воюя с юбкой и накидкой — почти что тайфун. Люся, ты подол держи!
Ветер не успел сорвать мой плащ — зато растерзал мою нарядную шляпу, сделав ее похожей на какой-то мятый колпак. Оттого, войдя в собор, я отколола шляпу от прически и сняла совсем, прикрыла волосы капюшоном плаща. Нас встречал сам отец Паскуале, настоятель — я должна была первым делом исповедаться перед ним, покаяться в своих совершенных грехах. Что ж, отче, я никого не предавала, не впадала в грех чревоугодия (стройность берегу), равно как и в скупость (в СССР нет капиталистов, зачем копить богатство), и в бессмысленное расточительство. И даже грех гнева куда-то ушел, даже когда мне показали очередной опус месье Фаньера, это он меня пытался изобразить — как я (некоторое внешнее сходство есть), голая и с чертячьими рожками (фу, безвкусица!), ночами летаю над Нью-Йорком на метле (тогда бы уж лучше на Ту-16 с атомными бомбами — ну что за вред Америке, от мелких пакостей мирным обывателям), ну просто убого и смешно! Грех смертоубийства — да, было и это (вспоминаю бандеровскую мразь в Киеве, девять лет назад), но вы спрашиваете, отче, испытывали ли я тогда ненависть к врагам? Нет, в тот момент не испытывала, слишком быстро все произошло, и мои руки сработали раньше, чем рассудок. И я не сожалею о содеянном — поскольку иначе эти твари убили бы меня, и самым жестоким способом, а лавры святой великомученицы меня пока что не привлекают. Грех гордыни — есть немного, отчего я не должна гордиться собой, своим мужем, своей страной и народом, если это заслуженно? И конечно, есть грех сладострастия — отче, вот не понимаю я, почему по католической вере женщина не должна удовольствие получать, даже со своим венчанным супругом, а лишь ради "плодитесь и размножайтесь", как прости господи, скотина какая, корова или овца? Вспоминаю, как однажды утром моя четырехлетняя Анечка невинно спросила "мама, ты так кричала, тебе было больно?", а ведь мы с Юрием, уединяясь вечером, всегда плотно закрывали дверь в нашу спальню — но выходит, все равно было слышно в детской, в другом конце квартиры. Нет, доченька, мне было очень хорошо — признаю этот свой грех, отче, и готова принять за него наказание. Хотя бы в виде дантовой бури, которую господь наш иногда насылает на меня наяву, лишая меня шляп и зонтиков — пусть это будет малой платой за мое земное счастье, но прости меня господь, я не могу иначе! Вы отпустите мне этот невеликий грех, святой отец?
Затем была литургия, которую вел сам отец Паскуале, со всеми служителями собора. Все же наша католическая вера имеет перед русской православной то преимущество, что во время службы ты сидишь, а не стоишь. Мне было скучно, и как мне показалось, большинство присутствующих (не только ребята из моей охраны) также с нетерпением ждали окончания. Затем нас причастили (дали хлеб, без вина, в отличие от православных), соборовали — и Юрий следил за всем так, словно меня вот сейчас попробуют убить! Когда в середине прозвучало "оглашенные, изыди" после чего, по канону, все кто не принадлежит к католической вере (а тем более, и вовсе некрещеные атеисты), кому однако дозволялось до того присутствовать, должны покинуть храм — никто этому не последовал, и отец Паскуале этого будто не заметил, хотя отлично знал, что здесь присутствуют не только люди от Пономаренко, но и представители Московской Церкви, в роли наблюдателей, и еще журналисты с фотографами. Выходит, верно сказал вчера мой рыцарь — "не мы для Веры и Канона, а они для нас"?
