– А ты откуда знаешь этот стишок, почтенный? – нахмурился тот.
– Так его весь базар распевал, поди не услышь, – невозмутимо ответил торговец. – Прости, если обидел тебя, Даллаль-шодан, но Фергия-шади вряд ли слышала этот образчик уличной поэзии, ведь ее не было в городе, когда Чайка сочинил про тебя эту глупость.
– Почему вы оба так уверены, что это именно о Даллале-шодане? – живо спросила Фергия. – То есть я вижу, что шлем начищен хорошо и на солнце должен сиять, но ведь и у остальных стражников такие же, разве что не столь хорошей работы и не так богато украшенные. А послушным псом можно назвать любого слугу правителя, не важно, стражника или казначея!
Даллаль замер, глядя на нее остановившимся взглядом. Казалось, подобная мысль никогда не приходила ему в голову.
– Ну а то, что пёс по хозяйскому приказу съест что угодно, говорит лишь о его прекрасной выучке, и это похвала и самой собаке, и тому, кто ее обучил, – завершила Фергия. – С отбросами, конечно, некрасиво вышло, но можно считать это художественным преувеличением. Ох…
Она вдруг прижала ладонь ко рту.
– Что такое, Фергия-шади? – встревожился Даллаль.
– Я сказала, не подумав… Слышала, в каких-то странах собака считается скверным животным, и сравнить с ней человека – значит страшно оскорбить. Если в Адмаре дело обстоит именно так, то я беру свои слова назад, Даллаль-шодан! Прими мои извинения – если я обидела тебя, то не по злому умыслу, а лишь по незнанию здешних обычаев…
– В Адмаре нет таких варварских верований, – покачал он головой, и его знаменитые на всю округу усы важно колыхнулись. – Кто бы охранял стада, дома и караваны, если бы не собаки? Вот крысы – мерзкие создания, хотя, я слыхал, даже их умельцы ухитряются приручать…
– У одного моего знакомого была ручная крыса, – тут же подхватила Фергия. – Они вообще-то очень умные, не глупее собак, и их можно обучить всяким трюкам. Но, конечно, это если ты сам вырастил крысенка или купил у крысьего мастера, а не поймал здоровенную злющую тварь в корабельном трюме или где-нибудь на рынке.
– С крысами Чайка тоже кое-кого сравнивал, – сказал Хаксют. – Вроде бы одного вороватого чиновника, как бишь его… Ах да! Гушима-шодана.
– Его же казнили на позапрошлой неделе за расхищение казны, – вспомнил я.
– Вот именно.
– Погодите, уважаемые, – нахмурился Даллаль, и его густые брови сошлись на переносице.
Казалось, будто на лбу у храброго начальника стражи шевелится громадная черная гусеница: они живут на жесткой верблюжьей траве, а весной, когда пустыня расцветает, из них выводятся удивительной красоты бабочки. И зачем я представил трепещущие радужные крылья над сумрачными глазами Даллаля?..
– Не хотите же вы сказать, будто Чайка… – продолжал он.
– Ну же, договаривайте, – подбодрила Фергия, двинув меня локтем под ребра, чтобы прекратил ухмыляться очень уж откровенно. Во всяком случае, я расценил ее жест именно так.
…говорит правду? – страшным шепотом произнес Даллаль, и брови-гусеницы всползли так высоко, что почти скрылись под тарбаном, накрученным на блестящий шлем.
– Я этого не утверждала, – тут же заявила Фергия. – Делать выводы всего по двум примерам… Дед бы меня за это не похвалил, мама тем более.
– Если предположить, что Чайка сочинил правдивые стишки обо мне и о Гушиме, как же быть с той скверной, которую он изрыгает на нашего рашудана, да продлятся его дни?
– А что он придумал? Я как-то далека от всей этой… уличной поэзии.
Даллаль замялся. Видно было, что ему хочется поделиться, но он не может: всё-таки положение обязывает, он не абы кто, а начальник стражи! А ну как тот же Хаксют донесет куда следует и завтра прежние подчиненные станут ловить уже не поэта Чайку, а отступника Даллаля?
«Отступника? – мелькнуло у меня в голове. – Может, и с Ирдалем дело обстояло схожим образом?»
– Я скажу, – произнес Хаксют. – Я старый человек, мне нечего терять, кроме собственной жизни, а с ней я распростился много лет назад. И все же я надеюсь, Даллаль-шодан, что ты позволишь мне пойти в темницу своими ногами, а не поволочешь на аркане за своим конем.
И прежде, чем наш гость успел ответить, старик с выражением процитировал:
– «Выходит рашудан со свитой, да будут дни его длинны, как нос его, вином облитый, и борода… Вот сапоги, подбиты златом, он ставит людям на хребет. Те стонут, но вотще: управы, конечно, на тирана нет. И так он следует неспешно… Он, как откормленный верблюд, горбат, спесив и ненасытен утробой, чреслами… Но – боги! – в отличье от верблюда… туп.
– Ну… так себе стихи, – сказала Фергия после долгой паузы.
Даллаль сглотнул:
– Этого я еще не слыхал…
– Неужели? – делано удивился Хаксют. – Мне еще третьего дня пересказали… забыл, кто…
– В общем-то, традиция высмеивать правителей имеет глубокие корни, длинные, как борода рашудана, – сказал я, решив, что слишком долго молчал. – Я помню… Я хочу сказать, читал о том, какие острые эпиграммы сочинял о своем рашудане знаменитый поэт, тот самый, чье имя якобы предано забвению. За это он то и дело впадал в немилость и отправлялся в ссылку, но затем правитель вновь приближал его к себе, поскольку только поэт не боялся сказать ему правду. А еще, пишут, он прекрасно играл в ша-мет, что рашудан особенно ценил. Ну и… составлял компанию, если тому вдруг приходило в голову переодеться обычным человеком и отправиться искать развлечений…
– Да и у нас, мягко говоря, не стесняются, – согласилась Фергия. – И, Даллаль-шодан, по моему скромному разумению, этот стишок тоже не более чем детская дразнилка.
– Неужели? – выговорил тот.
– Ну да. Вот скажи: у рашудана длинный нос и борода? Я никогда его не видела, поэтому могу лишь положиться на твои слова.
– Пожалуй, длинные, – подумав, подтвердил Даллаль. – Бороду он носит, заткнув за пояс, а нос… гм…
– Трудно не обмакнуть его в пиалу, ты это хотел сказать? – озорно улыбнулась Фергия. – Что ж, случается. Некоторые правители злоупотребляют вином, и если придворные страшатся указать на это… только уличный сочинитель и справится!
– Ну, допустим…
– А что насчет горба?
– Гм… – Даллаль погладил усы. – Говорят, рашудан, да продлятся его дни, стал сутулым еще в юности, когда проводил долгие дни над книгами. К почтенным годам он сделался тучен, и… да, пожалуй, человеку несведущему может показаться, будто он горбат.
– Прекрасно! – поаплодировала Фергия. – С сапогами всё понятно: когда он спешивается, слуга ведь подставляет ему спину, правильно?
– Конечно, шади, как полагается.
– Ну вот. Тут кряхти, не кряхти, никуда не денешься, если не желаешь лишиться такой почетной должности, – ядовито улыбнулась она. – Что до прочего… Раз ты сказал о тучности, значит, рашудан любит поесть. Ну а чресла… он, должно быть, мужчина хоть куда?
