– Мне нравится смотреть.
– Превосходно! – сверкает женщина фальшивым бриллиантом. – У нас есть и такая услуга. Клиентка только что зашла в зал Пыльцы. Идите за мной.
Она ведет меня извилистым коридором в комнату со звукоизоляцией. Приглушенный свет падает на кровать, стул, столик с пепельницей и пачкой салфеток. Играет джаз, что-то гарлемское, вроде Дюка Эллингтона. Я плачу по прейскуранту – половину имеющейся в бумажнике суммы – и сажусь за стол.
Администратор предлагает кофе, но я отказываюсь.
– Приятно провести время.
Захлопывается дверь, стена передо мной превращается в экран. Там, за стеклом, комната-близнец. И девушка, платиновая блондинка лет двадцати пяти. Она раздевается, не ведая о моем присутствии. У нее стройная фигура и длинные изящные ноги. Упругая грудь с капризно вздернутыми сосками. Лобковые волосы такие же светлые, как на голове.
Я прикуриваю сигарету.
Блондинка ложится на кровать. Ее ноги согнуты в коленях и чуть раздвинуты. Поза любовницы, ожидающей мужчину.
Приоткрытое лоно в пяти метрах от меня, и я вспоминаю, что я мужчина, пускай и полупрожаренный. Но сразу догадываюсь, что последует за стриптизом. Догадка действует как ледяной душ. Догадка верна.
Из отверстий в потолке второй комнаты вылетают бабочки. Будто конфетти, они кружатся, заполняя помещение. Парят над кроватью.
Сигарета застывает, не донесенная до рта.
За стеклом, пусть обезображенное, пусть подчиненное извращенной воле, но чудо. Узнанное волшебство.
Бабочки поочередно опускаются на блондинку. Щекочут ее ребра, шею, подмышки. Девушка изгибается, закусывает губу.
Некая сила собирает вместе бабочек, заставляет их прикасаться к податливому женскому телу синими, красными, зелеными поцелуями.
Потом они укутывают блондинку разноцветным покрывалом. Трутся брюшками, хитиновым покровом. Насекомые садятся на гениталии девушки. Гарпуновидные кончики хоботков впитывают влагу. Оргазм искажает смазливое лицо.
Я отворачиваюсь, и поток рвоты извергается на ковер. Сквозь пелену я вижу одну бабочку, не участвующую в этой фантасмагорической оргии. Темно-вишневая траурница сидит на стекле с обратной стороны и смотрит на меня фасеточными глазами.
Я выхожу из комнаты, иду в вестибюль.
– Вы уже? – спрашивает администратор вежливо.
– Позови охрану, – приказываю я.
– Что-то случилось?
– Охрану! – ору я в физиономию мадам.
Она жмет на кнопку под столом, не сводя с меня недоуменных глаз.
– Гарик, выйди в холл.
Гарик возникает в боковом коридоре, перекачанный детина. Мне даже жаль, что он угробил зазря столько часов, тренируясь в спортзале. Я стреляю ему в горло, и пуля вырывает адамово яблоко. Гарик подыхает, брызгая кровью на дымящиеся ароматические палочки.
Послеоперационная сучка верещит.
Я затыкаю ее горячим стволом.
– Где девочка?
Она трепещет накладными ресницами и мочится под себя.
– Не надо, пожалуйста!
– Где. Девочка, – чеканю я.
Вспоминаю, что Нонна давно не ребенок, и спрашиваю о девушке.
– У нас нет девушек, – хнычет администратор, – Вы ошиблись салоном. Это клуб для формикофилов…
Ствол рассекает губы.
Я бы отдал оставшиеся бабки, чтобы увидеть, как вытекает ботокс, но из женщины течет лишь кровь.
– Нонна! Тебе знакомо это имя?
Администратор затравленно кивает. Мой пульс учащается.
– Она здесь?
Снова кивок.
– Веди!
В сантиметре от моего уха свистит пуля. Я уклоняюсь за колонну.
Двое вышибал бегут, паля из пистолетов. Я пережидаю с обоссанной плачущей сучкой в охапке. Выскакиваю, когда редеет свинцовый дождь. Револьвер рявкает трижды. Один из охранников мертв, как старушечья матка, второй пытается заткнуть прореху в животе. Я пристреливаю его и дозаряжаю барабан.
– Пошли, – говорю я женщине.
Она проводит меня – теперь в подвал притона.
– Ваша подруга там. Отпустите меня ради бога. У меня больной ребенок.
– Убирайся, – бросаю я равнодушно и ногой выбиваю дверное полотно.
Нонна сидит в сырой комнатушке, на инвалидном кресле. Мне не важно, что у нее нет волос, что руки ее похожи на сухие веточки, что нижняя губа оттопырена, как у слабоумной.
Я узнаю ее глаза, эти негасимые глаза-бабочки, порхающие в ином, омытом тропическим ливнем мире.
И Нонна узнает меня.
Она не может предвидеть будущее, а я не могу находить людей, но она верила, что рано или поздно я найду ее.
– Хо-лод, – произносит она по слогам. Голос гортанный, так бывает, если вам отрежут часть языка.
– Нонна.
Я снимаю ее с инвалидного кресла и бережно прижимаю к груди. Она прячет лицо в вороте моего плаща. Счастье? Погуглите в Интернете, что это за хрень.
Я выношу ее из подвала, убаюкивая. Моя Нонна поглаживает меня по щеке скрученными пальчиками. Все, что я хотел от жизни, в конце концов.
Из комнаты справа выглядывает завернутая в полотенце блондинка:
– Эй ты, бабочки перестали работать.
Я стреляю, не прицеливаясь. Пуля выворачивает щеку блондинки и взрывает ее затылок снопом огня, мозгов и костей. Труп валится назад.
– Я люблю тебя, – шепчу я и целую Нонну в лоб.
Она говорит, что тоже.
Мы сидим на крыше небоскреба, я и Нонна. Последние дети «Таламуса».
Горизонт багровеет, это жгут поминальные костры, провожая старого бога.
Я почти слышу песню новорожденного утра: стрекот цикад, тиканье точильщиков в изъеденной древесине вашего быта. Высокочастотные серенады кузнечиков. Медведки и сверчки трутся надкрылками – как мелодичен производимый ими звук! А вот саранча шлифует заостренным гребнем бедренные зубчики. К черту Гарлем, этот джаз не имеет аналогов.
Я грею запястья Нонны в своих ладонях.
Скоро музыка станет полнокровней, и к ней присоединится человеческий хор.
Жужелицы, гусеницы, тля…
Пятая колонна откормленных тараканов. Клопы.
Клещи ввинтятся в мягкую плоть, набухнут красным. Ядовитые пауки зашуршат мохнатыми лапками по открытым частям тела. Начинят разинутые рты камикадзе-осы. О, как вы запоете, когда ваши глотки распухнут и анафилактический шок вызовет отек гортани!
Безобидная мошкара будет бомбардировать вас яйцами овода, личинки вгрызаться в мясо. Слезные протоки забьются опарышами, извивающиеся твари пророют туннели в ваших мозгах. Вши вонзят стилеты в зудящую кожу, и самки отложат жирных чудесных гнид. А следом придут крысиные блохи, малярийные комары, прочие разносчики заразы.
