«Дьяволица», – подумал Федя.
Девка оскалилась. Вокруг ее рта копошились паразиты, отчего казалось, что рот напомажен черным. Черви кишели на языке.
– Се будет ваш Иордан! – сказала она властно. – Крестись, Москва!
Федя побежал еще до взрывов, и это спасло его. Никто, кроме Феди, бежать не собирался. Грохнули пороховые бочки, осколки изрешетили Ложкиных, цыгана Маринша, Старого Прокопа. Они умерли, мечтательно ухмыляясь. Но основной удар был направлен вниз. Завибрировал, опрокидывая людей, лед, зазмеились трещины. Люди не пошелохнулись. Чиновники, ремесленники, купцы, воришки – все смотрели на помост, а Дева хохотала, и хохот был им прощением и утешением, и манной небесной.
Федя выковырял себя из толпы.
Споткнулся. Ледяной пол ходил ходуном, будто палуба корабля. Во льду раззевались дыры-рты, и река поедала людей. Под мутным стеклом зимы угадывались силуэты утопленников.
Крошечная фигурка ковыляла к Феде. Пашка, младший Шалабеев.
– Стой! – закричал Федя, балансируя. – Утонешь!
Карлик махнул топором.
– Ныряй! – прошипел он. – В Иордань ныряй, как Пречистая сказала.
Федя попытался обойти Пашку. Топор разрубил воздух в пяди от его уха. Мальчик откатился вправо, валенок оплескала студеная вода. Пальцы стиснули нож.
– Дева, Дева! – повторяли люди и булькали, умирая. Кто-то полз на помост, кто-то барахтался в колкой кашице, в бурлящем супе. Но не за жизнь цеплялись они, а жаждали подольше любоваться Пречистой. Плыли по течению караваи, бублики, сайки. Хана расплющило ледяным блином.
– Ныряй! – сказал Пашка, замахиваясь.
Федя изловчился и ткнул ножом карлику в лицо, прямо в рот. Брызнула кровь. Пашка завертелся пьяной юлой, уставившись на подрагивающую рукоять. А Федя пересек припай и взбирался к берегу.
«Открой, открой, открой», – скрежетало в черепной коробке. Саломея поджидала, напряженная как струна.
Река ловила людей, била их друг о друга, стаскивала к мосту, где тела слепливались.
– Дева, Дева, – доносилось из этой искореженной мясной дамбы.
Федя вскарабкался по прутьям клети.
– Ты чего удумал, дурак?
Пожилой полицейский смотрел осоловело то на беснующуюся реку, то на мальчика. Вдруг, будто вспомнил что-то, плюнул и ушел и тем искупил тяжкий грех, лежавший на его роду.
Федя отпер замок.
Саломея вылетела из клети, в считаные секунды преодолела расстояние до реки. Оседлала накренившуюся льдину. Замерла, решая, грациозно перепрыгнула на соседний блин, на мокрую спину утопленника, на льдину. В лунном свете тигрица переливалась черным и желтым.
– Ну же! – прошептал Федя, который понятия не имел, что произойдет, достигни Саломея помоста.
Мертвецы отваливались от свай. Последним соскользнул Федин дядька.
Дьяволица смеялась, тряслась грудь под холстиной… Она не успела вскрикнуть, лишь сощурилась изумленно и недоверчиво, когда морда красавицы Саломеи возникла над помостом. Тигрица прыгнула на Деву. Когти вспороли, оторвали колышущиеся груди. Капкан зубов сомкнулся, круша лицевые кости. Тигрица и ее жертва упали с помоста в быстрые воды, и ледяные плиты тут же похоронили их.
В реке вопили люди. Выжившие плыли к суше, кашляли на отмели. Карлики, будто очнувшись ото сна, протягивали им багры.
И хотя Федю не удерживали в балагане силой, все, что он чувствовал сейчас, – свободу, страшную, изнурительную, чрезмерную. Не ведая, как совладать с ней, Федя залез в клеть, свернулся клубочком и заплакал.
И то ли голова мальчика шла кругом, то ли Москва укачивала его с материнской нежностью.
Перевертыш
20 июня 1989 года в детском доме города Челябинска царил переполох. Взвинчены были все: и воспитатели, и уборщицы, и, само собой, воспитанники приюта. Не каждый день к ним наведывались гости из Москвы, да не просто гости, а настоящие звезды всесоюзного масштаба. «Продюсеры», – повторяла повариха баба Люба вызубренное накануне слово и указывала пухлым перстом в осыпающуюся побелку потолка и выше, в небесные сферы.
Скептики до последнего не верили в приезд москвичей. Каково же было их изумление, когда они обнаружили под окнами сверкающие иномарки. И даже тот факт, что среди делегации не было собственно вокалиста и главного кумира страны, никого не огорчил.
В коридоре, перед актовым залом, столпилась дюжина мальчишек из числа избранных. Как один среднего роста, темноволосые и худощавые. Накануне их лично отобрала директор детдома. Понимая, какая ответственность лежит на их плечах, мальчики вели себя исключительно тихо. Остальные воспитанники завистливо поглядывали из-за угла, перешептывались и делали ставки.
Поп-группа «Апрель», некогда созданная из подростков-сирот, была не только любимой группой мальчишек. Кто не мечтал, засыпая, о головокружительном прыжке: из интернатских застенков – на большую сцену, из казенного дома – в любовь и роскошь? И шанс выпал. «Апрель» приобрел такую популярность, что продюсеры решили клонировать музыкантов, создать группки-двойники, которые бы выступали в селах и отдаленных городах, собирая дань с непритязательной публики. Умение петь не требовалось. Решающими факторами были условная схожесть с Главной Звездой и отсутствие родителей.
Бледные от волнения, враждебно посматривающие друг на друга, счастливчики ждали своей очереди, но при появлении Феди Химичева сосредоточенные лица расплылись в ухмылках.
– Дзыряй, Красна Девица!
– Выступать хочет!
– В «Апреле» петь!
Химичев как ни в чем не бывало приблизился к ребятам, остановился. Глаза смотрят в пол, руки засунуты в карманы до середины предплечий. Подбородок упирается в грудь.
Федю в детдоме называли психом и лупили чаще прочих. Более молчаливого и замкнутого мальчугана нужно было поискать. Говорил он невнятно, ходил медленно, что творится в его мозгах, никто не знал. Учился средне, по поведению двоек не ловил лишь потому, что вообще никак себя не вел. Учитель русского языка, Марья Николаевна, гордившаяся умением перевоспитывать левшей, впервые в своей практике потерпела фиаско и, буркнув: «Пиши как хочешь», вычеркнула подопечного из памяти. Друзей у Феди не было, увлечений тоже. Красной Девицей его прозвали за то, что днями напролет он сидел у пруда на заднем дворе интерната и пялился в воду, на свое отражение. Некоторые педагоги всерьез полагали, что Химичеву место в психушке, в палате для тихих. И даже самые сердечные воспитатели не находили зацепок, чтобы полюбить Федю.
Уставшие нервничать мальчишки разразились смехом при виде Химичева, вставшего в очередь к Мечте. Смеяться было отчего. Рыхлый, с круглым животиком, отвисшими щеками в угрях, с редкими серыми волосами, Химичев являлся абсолютным антиподом Звезды. Если уж на то пошло, повариха баба Люба имела больше шансов пробиться в Москву.
