– В ресторане, думаешь, я Ибрагима испугался? Я Фана испугался! Я его наяву увидел, он за твоей спиной стоял. Галлюцинация, конечно, но такая реальная, что я даже пену розовую разглядел у него в ноздрях и частички ила. И понял, почему его живот раздулся. В нем раки завелись, копошатся там, из прорех вываливаются. Смотрят черными глазками-бусинками, клешнями щелкают. А Фан говорит: «У меня нет могилы, зато у тебя есть».
Где-то за чертой света крикнула ночная птица, и Рита подскочила от неожиданности. Кудрявцев запустил флягой в надгробие.
– Я не сумасшедший. Понимаю, что это психологическое. Но держит меня проклятая могилка. За глотку держит.
– Так уничтожь ее! Разбей плиту – и все!
– Как я ее разобью, если она здесь, – Кудрявцев коснулся виска, – в голове у меня! Ее иначе уничтожать надо. Я об этом много размышлял. Читал литературу о навязчивом состоянии. Специалисты советуют научиться смотреть на проблему под другим углом. Изменить контекст и само представление. Чтоб источник страха трансформировался во что-то банальное. И, знаешь, мне ответ подсказал Костя покойный. Ты, главное, не бойся, Риточка.
Кудрявцев встал, смущенно улыбнулся. Облизал губы. Рита проследила за его горящим взглядом, он смотрел ей в декольте.
– Костя сказал: «Ты можешь заняться сексом на собственной могиле». Вот решение! Если я… если мы… Я буду вспоминать о ней только в связи с тобой. Мы вместе ее разрушим…
Он шагнул к Рите.
Девушка не верила своим ушам. Наглость врача потрясла ее. А вдруг он все выдумал – такой затейливый ход, чтобы залезть к ней под юбку? Ведь деревенская дура поведется и на живых мертвецов.
– Ты предлагаешь мне секс на могиле? – возмутилась она.
Ее голос дрожал, но уже от злости, а не от страха.
– Технически это не могила, – возразил Кудрявцев.
– Ты пьян!
– От тебя…
– Убери руки! – она толкнула его в грудь.
– Хорошо-хорошо! – Он сделал примирительный жест. – Я думал, ты сама хочешь…
– Ошибся!
Девушка пошла к калитке.
– Куда ты?
– Пешком дойду! Хуже не будет.
Он схватил ее, когда она почти вышла за ограду. Рита вскрикнула изумленно. Он швырнул ее на могильную насыпь и упал сверху всем весом. Писк, вырвавшийся из ее легких, был схож с тем, что издают резиновые игрушки-пищалки.
«Боже, он сломает мне ребра!» – пронеслось в голове.
Она намеревалась воззвать к разуму доктора, но увидела его перекошенное лицо и осеклась.
– Риточка, – пробормотал он, орошая ее слюной, – я тебе заплачу…
Руки грубо смяли девичью грудь, скользнули под платье, и Рита разрыдалась от бессильной обиды.
– Лежи смирно, – велел доктор и отстранился на миг расстегнуть джинсы. Она пнула его коленом прямо в пах. Кудрявцев взревел, и она ударила снова. Доктор повалился на бок, освободив жертву. Девушка ринулась к калитке.
– Нет! Риточка, ты меня не так поняла!
Кудрявцев стоял на четвереньках, уткнувшись лицом в насыпь, его плечи сотрясались. Рита растворилась в ночи, уверенная, что подонок плачет. Она сама плакала: когда бежала через лес, бежала вдоль трассы, когда пожилой таксист посадил ее в «москвич». И в комнатушке общежития, прижимая к себе плюшевого зайца, чья шерсть давно свалялась от соленых слез.
Но Ярослав не плакал на своей могиле – он хохотал. Тер грязное лицо, сплевывал и повторял:
– Женюсь! Женюсь, Ритка! Бой-баба, молодец! Уволю тебя на хер, тогда и женюсь!
Успокоился он, когда погасли фары автомобиля и темнота накрыла погост.
– Что теперь, доктор Кудрявцев? – язвительно спросил он себя. – Падешь ли ты еще ниже?
И, точно отвечая на вопрос, могильный холмик просел, и туфли его ушли в почву. Он дернул ногой, но вызволить ее не сумел. Будто кто-то держал за ступни. Волосы Ярослава встали дыбом. Он рванулся вперед, но холмик просел сильнее. Раздался отчетливый звук – всасывающий свист.
– Риточка! – позвал Ярослав.
Он провалился в насыпь по колено и тщетно разрывал землю вокруг себя. Земля была теплой и пульсировала. В лунном свете он видел, как расширяются и сужаются зигзаги трещин.
– Рита, помоги!
Незримая сила тащила его вниз, и он погрузился в землю по пояс. Он уже не звал – просто кричал и бил по могиле, как бьет хвостом выброшенная на сушу рыба. Ему удалось повернуться на восемьдесят градусов. Он протянул руки к надгробию, схватился за гранит, начал выковыривать себя из этого зыбучего песка.
Дождевые черви спешно покидали развороченный холмик, а Ярослав плавал в жирной черной земле. Тонул глубже и глубже.
С фотографии усмехался двойник-доппельгангер, демонстрируя полсотни превосходных зубов. Зрелище ему нравилось.
Могила проглотила правую руку доктора, на поверхности оставалась голова и левая рука, царапающая плиту в поисках опоры. Комья земли заполнили рот, крик перешел в мычание.
Ногти ломались и отделялись от пальцев.
Что-то ждало Ярослава внизу.
Рот скрылся под почвой, следом исчез нос. Вытаращенные глаза посмотрели на плиту.
Доктор перестал сопротивляться.
Он заставил себя вспомнить тринадцатилетнего мальчика, которому когда-то пришил пальцы. Словно этот образ помог бы ему там, куда отправлялся. Оправдал бы его.
Могила нетерпеливо рванула, и земля сомкнулась над темечком Ярослава. Некоторое время она пульсировала, проталкивая добычу в свои червивые недра, а потом все стихло.
Завелся автомобиль, вспыхнули фары – и оранжевый свет озарил умиротворенное лицо на фотографии.
Паутина
В шесть часов Полина Проскудина, как обычно, поднялась на холм, чтобы сделать пару звонков. Пока она шла по бетонным ступенькам, телефон завибрировал: закапали сообщения. Три пропущенных от Кати, один – от юриста.
– Да никуда я не денусь, – пробормотала Полина.
Холм венчала гаубица времен Второй мировой. Отсюда открывался прекрасный обзор на поселок, трассу и пригородные поля. Вдали возвышались панельные девятиэтажки. Над пустырями кочевали свинцовые тучи. Синоптики обещали дождь.
Полина подстелила пуховый платок и села на скамью у пушки. Ветер обдувал голые икры. Выходя из дома, она не тревожилась об имидже. Затрапезный халат поверх свитера и обрезанных джинсов, шерстяные носки. Все равно никто не увидит, разве что редкие водители машин проводят беглым взглядом неприметную женщину на холме. Полина поболтала в воздухе мокасинами. Ноги она не брила с зимы.
– Привет, заяц.
– Ох, мамочка, я волновалась.
– Все в порядке?
