– Медвежьим его называют, барин. Церемониальный у них, значит. Понимаешь? Мертвых выносят, а мы с тобой войдем. Я так иногда к местным заползаю. Лопарки меня любят. Понимаешь, барин, большой я для них. Высокий, а мужички у них совсем плохенькие. Еще хуже, чем ты даже. Я до лопарок уж очень охоч. Я потом вход так же закрою, и закопаю, и ты тут лежать будешь хоть все зимы. Спокойное место, хорошее выбрал. Больше тебя ни один следопыт не найдет. А местные сюда никогда не придут. Не переживай!
Я не переживал и почти не слушал санитара, смотрел в черное небо на звезды, на играющее переливами малинового и зеленого цвета северное сияние. Спокойно-то как. Ветра нет. Григорий сказал, что мороз крепчает, но я не чувствовал холода. Легкий пар выходил из носа. Как же они меня с Прохором так обманули? Где теперь правду найти? Неужто тайком убили старика?
– Живой ещё? – спросил мужик, заглядывая в глаза. – Айда, барин. Готово, – Григорий кивнул мне, схватил за ворот и потащил по снегу в вежу. Там, кряхтя, сунул в руку старенький наган. Я по привычке машинально откинул барабан и увидел в гнездах два патрона. Посмотрел с непониманием на сердобольного мужика, который надолго запомнит эту ночь и потешного барина.
– Два-то зачем? – спросил я, и дыхание перехватил холодный воздух. Надрывно закашлял.
Григорий вскинул брови, дыхнул чесноком.
– Я ж не душегуб. Вдруг патрон первый испорчен.
– Спасибо, братец. Взведи.
Григорий кивнул и взвел курок, выжидающе посмотрел на меня. Громко шмыгнул красным носом, портя торжественный момент.
– Иди, братец. Полежу я ещё.
– Полежи, полежи. Не поминай лихом, барин, – Григорий перекрестился неистово. – Ну? Я пойду?
Кивнул, отпуская. Григорий напоследок перекрестил меня и задом стал выползать. Плотно закрыл за собой шкуры. Копался долго. Потом снег заскрипел под быстро удаляющимися шагами.
Тишина.
Я моргнул и первые горячие слезы вытекли на виски. Запахнулся в большой тулуп, накрыл руку с револьвером. Быстро пальцы мерзнут, надо не допустить момента окоченения. Как там этот мужик говорил? «От себя, барин, не убежишь?» Что со мной творится? Где тут сон, а где реальность? Небо, звезды в дыре дикарского дома, я на шкурах. Разве – это неправда? Револьвер в руке лежит тяжестью, и он не оставляет никакого сомнения в своей реальности. Я же помню Прохора, который приехал со мной – всю жизнь старик рядом, а тут его вдруг не стало? Как такое возможно? Да я без слуги в эту глушь и не поехал бы! Кто сумасшедший? Я или доктор? Однозначно доктор! Почему они ведут себя так странно со мной, особые, не стрелянные на дуэлях северные люди, страха нет? Я помню Ольгу, каждый бал, каждый вечер с ней, каждый вздох! И я помню девушку из этой вежи. Сейчас нежилой и холодной. Как такое возможно? Где тепло очага? Она сидела рядом со мной. Говорила. Отогревала своим телом! А чего стоил певец?! Я откровенно возненавидел его заунывную песню о себе! Такое ни с чем не спутаешь. Так что мои воспоминания верны. Все!
И я уйду, оставив столько неясных вопросов после себя.
Но зато после рокового выстрела все они вылетят из моей головы вместе с мозгами!
От хорошей мысли мне стало теплее.
Рядом с вежей раздался тихий скрип снега. Осторожный, словно кто-то пожелал скрыть своё присутствие, звук сразу затих, иссякнув. За шкурами тяжело и протяжно вздохнули.
– Да полно вам, братцы, – я поморщился и даже немного протрезвел от происходящего, ожидая услышать тихую речь между солдатами. Когда только успели? След в след что ли шли? – Дайте спокойно умереть. Не надо меня опять находить, и доктор ваш не рад, и мне печально.
Меня слушали. Молча и внимательно. Потом оленья шкура, напротив, немного прогнулась под чужой рукой, и неизвестный искатель-следопыт пошел вокруг вежи, плавно давя на шкуры. Пренеприятный скрипучий звук, создаваемый от трения, заставил меня убрать револьвер от виска. Нахмурился. Что за издевка такая? Напугать меня хотят? Или Гришка вернулся и вход свой ищет? Для чего пришел?
– Григорий? Ты, что ли? За тулупом вернулся? Вот мелочная твоя душа. Так я не умер еще, – сказал я слова тихим шепотом. Так тихо, что сам еле расслышал. Моё дыхание паром вырвалось из приоткрытого рта. Нижняя губа больно треснула, и из нее вышла капля густой крови. Слизнул. Закусил губу.
Неизвестный замер. Надвинулся вперед и стена прогнулась большим пузырем. Постоял, прислушиваясь. Я сжался и затаил дыхание. Кашель сразу захотел напомнить о себе и вырваться из легких – с трудом подавил, удерживая. За стеной вздохнули и ослабели нажим на шаткую стену.
Я неожиданно улыбнулся. Вот охламоны! Стрельнуть бы в стену, чтоб не повадно было, и застрелиться следом. Так ведь нельзя, вроде как доброе дело делают, меня спасают и полны благих намерений. Я не удержался и подавился в кашле. Грудь в тяжелом приступе зашлась, едва не разрываясь.
За стеной сразу оживились. Пришли в движение. Снег заскрипел под активными шагами. Чужое беспокойство передалось и мне – зрачки глаз запрыгали, забегали по орбите, выискивая то, что разрешит неопределенность. Я ожидал увидеть вонзенный в шкуры штык, вспарывание и как в щель лезут оголтелые следопыты, но вместо этого услышал чужое злобное бормотание, прерывистое дыхание и возню со снегом.
Ворочая снежные пласты, делая траншею, неизвестный, тяжело сопя, настойчиво приближался к заветной цели. Иногда он коротко охал или протяжно слезливо завывал, но не сбавлял темп. Неужели я такая значимая фигура, что стал чьей-то целью? Чувствуя, как чужое нетерпение передается и мне, я вытянул руку с револьвером, направляя его на нарастающий шум, и сначала увидел почерневшие лохмотья своих пальцев, а потом и рукав заледеневшей лыжной формы.
Первозданный ужас сковал тело.
Разум же медленно стал меркнуть.
Глава 8
Бубен замолчал. Натянутая кожа на раме тихо вибрировала, успокаивая ожившие знаки. Лопарь отложил инструмент в сторону, взвесил колотушку в ладони, прислушиваясь к духам. Камлание
[14] достигло цели. Величественно кивнул, соглашаясь с чужим злым шепотом. Посмотрел на сидящую пред ним на коленях покорную внучку. Кого видел перед собой? Кроткую девочку? Лицо в свете потрескавшегося гнилого пня ничего не выражало. Ни одной эмоции и линии жизни. Равнодушно махнул рукой, показывая направление. Девушка ожила и медленно вытащила из очага нож с раскаленным до красноты лезвием. Со стороны зрелище завораживало. Я смотрел из-под шкур и боялся пошевелиться. Что они решили прижигать? Какая беда произошла? Неясные вопросы заволновались прибоем. В ушах зашумело. А я могу помочь?
– Ты точно хочешь выбрать путь нойда
[15]? – спросил старик, беря в руки нож. Он на секунду отмер, ожил – губы дрогнули.
