А во время войны водку часто пили?
Я, как наводчик, никогда не пил, ведь нельзя идти в бой пьяным. А вот заряжающему, к примеру, можно было выпить, он все равно снаряд в затвор вставит даже пьяный. Как непьющему водку или спирт доверяли только мне, потому что я был молодым и вообще не любил этого дела. У меня под сиденьем лежало четыре снаряда, и Василий Петрович Железняк сделал в одном из них хранилище для спирта, даже замочек повесил. Он меня звал «Петушок». И говорил: «Когда я захочу, Петушок, ты мне дай спирту». Но мне всегда было боязно, ведь вдруг бой, ведь не знаешь, когда начнется. Так что он иногда на колени становился и просил: «Петушок, дай 100 грамм». Но как же ему не дать?! Он и пьяный прекрасно заряжал.
Вас автоматчики в бою сопровождали?
Да, были они у нас. В бою мы их оставляли в окопах или ложбинах, ведь если они за нами побегут, то их из пулеметов быстро постреляют.
П.Д. Пудов со своим отцом Дмитрием Семеновичем, 1943 г.
Какие цели Вы больше всего поражали в бою?
Исключительно пулеметные точки противника. Мы хорошо могли их выбивать. Для борьбы с танками использовались СУ-85 и СУ-100, или СУ-152, мы же сопровождали в атаке пехоту. Иногда били по блиндажам и артиллерийским позициям.
Доводилось стрелять с закрытых позиций?
Нас использовали только на прямой наводке. Вот в Берлине, в ходе городских боев, несколько раз пробивали брешь в зданиях по координатам, тогда стреляли по карте — давали 10 осколочно-фугасных снарядов.
Что было самым страшным на войне?
Неизвестность. Постоянно ждешь, что будет: или на нас полетят снаряды, или еще что. Мы, молодые, лучше переживали бои, чем самоходчики старшего возраста — к примеру, заряжающего дома ждали дети и жена. Когда в бой идешь, всегда заметно, что человек нервничает. Хорошо помню, как пожилой заряжающий той самоходки, где экипаж от фаустпатрона сгорел, на ужине ходил туда-сюда, не разговаривал ни с кем — чувствовал человек, что что-то плохое случится. Мы, молодежь, ничего не чувствовали. Или судьба такая, или что.
Какое было отношение к партии, Сталину?
О репрессиях мы ничего не слышали, и знали одно, что надо воевать за Родину, за Сталина. Если бы мы знали, что происходило с теми, кто попал в плен к немцам — это страшное дело.
Как в войсках относились к Георгию Константиновичу Жукову?
Это был первый человек на фронте. Первый из командующих, которого все любили.
Как относились в самоходчиках к замполитам?
Был у нас замполит дивизиона, старший лейтенант Коробко. Я его на передовой перед боем ни разу не видел. Однажды ночью он решил проверить, не спим ли мы на посту. Мы за Вислой как раз стояли. И его чуть не пристрелили, ночью ведь не видно ничего, а у самоходки стоит человек с заряженным оружием. Когда замполит без пароля подошел, часовой дал очередь в воздух, так Коробко чуть в штаны от страха себе не навалил. Мы вскочили, потому что рядом спали. И только тогда я узнал, что это наш замполит. А про СМЕРШ я узнал уже после войны, когда служил в тяжелом самоходно-артиллерийском полку, дислоцировавшемся в городе Снятии Ивано-Франковской области. Там капитан СМЕРШ боролся с бандеровцами, он за нами наблюдал, чтобы никто не начал сотрудничать с этими бандитами. Но у нас все ребята были как на подбор — крепкие и неболтливые.
Женщины в дивизионе служили?
Нет. Может быть, в штабе и были, я там ни разу не был, а санинструктором у нас служил еврей, очень хороший парень, при этом весьма и весьма сильный.
Как члены Вашей семьи приняли участие в Великой Отечественной войне?
— Отец из Горького перегонял технику, оборудование и боеприпасы на все направления фронта. Неоднократно бомбили их, но папа остался жив. Мать молилась за нас. Старшему брату Ивану осколок или пуля попала в рот, несколько зубов выбило, и он полгода по шлангу питался, но выжил. Спасло то, что рядом оказалась санитарная машина, которая быстро перевезла брата в госпиталь.
Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов
Кузьмичев Николай Алексеевич
Родился я 14 апреля 1924 года в село Коростово Рязанской области. Семья у нас была большая. Родители и шесть детей: три брата и три сестры.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
Наверное, до образования колхозов наша семья относилась к середнякам. Во всяком случае, и лошадь у нас была, и корова, овцы. Но году в 30-м у нас организовали колхоз «Свой труд», и стали агитировать вступать в него. Я хоть и маленький был, но помню это дело.
Как потом я понял организовано это все было бездумно и бездарно. У нас село было большое, около пятисот дворов, у всех детей много, а пахотной земли мало. Зато были отличные луга, поэтому люди держали много скота, и благодаря этому село развивалось неплохо. Конечно, кто-то и бедствовал. На праздники как пойдем в церковь, там всегда много нищих. Но в целом село жило неплохо, и всегда можно было подработать. У нас стоял магазин, скорее даже лавка, которую называли — «биржа». Кому нужны работники или что надо перевезти, все бегут к ней. А как лошадей забрали в колхоз, какой тут заработок? Поэтому люди и не хотели вступать, но народ стали прижимать, и люди с горькой иронией называли колхоз — «Некуда деться». Отец тоже не хотел вступать, помню даже, что в этот период он на всю ночь куда-то уходил, и только утром возвращался. Где ночевал, не знаю, мать не говорила. А может, и сама не знала. В конце концов, отец тоже вступил добровольно, но по существу загнали силком.
Кузьмичев Николай Алексеевич.
И вот с этого момента село перестало развиваться. Конечно, со временем колхоз стал работать получше, но все равно, это было уже не то. Жизнь в Коростово словно замерла… Причем, скота в колхозе было много, и если разделить в среднем на всех, может, и по две коровы выйдет, а так все хоть и не голодуют, но что называется в натяг. Живность вроде как есть, но мясо ели только по праздникам. Чтобы забить и продать свой скот, нужно брать справку. А забьем, всё на продажу, себе только рожки да ножки. Из молока сметану делали, масло, и ездили продавать в Рязань. На эти деньги хлеб и покупали.
Почти все ветераны мне рассказывали, что ближе к войне жизнь улучшалась прямо на глазах.
У нас всё равно хлеба не было, посевов-то нет. Но когда хороший урожай картошки, капусты давали. Воз, другой. Но все благие начинания губила местная власть. Помню, капусту как-то вовремя не убрали, и нет бы сказал председатель: «Рубите, мужики, всё равно пропадет!» Так нет! Знал ведь, что всё село ходило воровать эту капусту, но не сказал. Почему я запомнил, потому что отец, мать и старший брат пошли туда ночью с салазками, а я как старший остался с детьми. Но пока ждал, на печке и уснул. Они вернулись, стучат, а я сплю. Тогда Вася через забор перелез, открыл. Меня, конечно, обругали, но что с пацана взять…
